Выбежав из дома, я уже направился было в сторону поселка, так как именно там находились единственная в округе церковь, а, следственно, и колокол, но на полдороге был остановлен все тем же колокольным звоном, раздававшимся, как ни странно, совсем с другой стороны, а именно с кладбищенского холма. Как громом пораженный, я остановился. Мне тут же вспомнились слова Оле и мистическом звоне, которым якобы наполняет всю округу каменный колокол в ночи после похорон, и лежащий в своем гробу несчастный старый датчанин, чья кончина, должно быть, и стала поводом для моей галлюцинации. В том же, что это именно галлюцинация, я нисколько не сомневался, потому что, во-первых, был человеком вполне современным и не склонным к всякого рода чепухе, а во-вторых, не видел вокруг себя ни одного жителя поселка, а ведь колокольный звон, будь он реальным, должен был бы вытащить из постелей всех поголовно! Не желая терзаться сомнениями, я решил, рискуя обрушить на себя праведный гнев, прервать-таки дедову молитву и справиться у него о том, что послужило поводом для возникновения в маленьком рыбацком поселке столь странных преданий, и, вернувшись в дом, прямиком направился в комнату старика. Дверь была все еще приоткрыта, и полуоплавившаяся свеча все еще горела на столе, но деда там не было. Не было его ни в кухне, ни в гостиной, ни даже в уборной, где я тоже не поленился посмотреть, – дед пропал. Поиски во дворе и вдоль берега также ничего не дали, и я, устав блуждать в темноте, вернулся в свою комнату и вновь забрался под одеяло, решив попросту махнуть на все рукой и выспаться. Наверняка дед знает, что делает, и своей заполошной беготней я ничего доброго не добьюсь…
V
На следующий день я, отметив по изменившемуся положению предметов мебели в гостиной, что дед появлялся и снова ушел, успокоился и списал все произошедшее прошлой ночью на свое не в меру разыгравшееся под воздействием морского воздуха воображение. Затем, прихватив с собой бутыль с молоком для селедки, я отправился на берег. Однако ни Оле с его угрюмым отцом, ни других рыбаков я там не обнаружил – наверное, море само диктует им расписание лова и предугадать возвращение моего друга – задача не из легких. Немного послонявшись по берегу и в раздумьях опустошив на две трети мою бутыль, я припрятал ее в кустах и отправился на кладбище – место, вот уже второй день занимающее мои мысли. Признаться, я желал проверить, не там ли дед, и убедиться в верности слов Оле касательно времяпрепровождения старика. Стыдно сказать, но еще более этого мне хотелось подслушать его разговоры с надгробиями и постараться разобрать хоть что-нибудь в его странной речи, ибо, заговори он с могилами на том же языке, на котором вчера молился, сделать это будет нелегко.
Уже начав подъем на кладбищенский холм и отчетливо видя ворота в форме колокола, я вдруг заметил женщину лет тридцати восьми, идущую мне навстречу, толкая перед собой небольшую тележку. Женщина шла, опустив голову и, по-видимому, задумавшись над чем-то, но я, несмотря на ее простую, скрывающую формы одежду и почти полное отсутствие у меня опыта в таких делах, почти угадал ее возраст. Быть может, потому, что ее гладкая кожа и отсутствие седины в волосах подсказали мне, что ей еще нет сорока, но тяжелый, полный скорби и глубокой, невыплеснутой чувственности взгляд ее карих глаз, которые она вдруг подняла на меня, не мог принадлежать цветущей молодухе?
О! остановилась женщина и поправила ленточку на голове, из-под которой выбилась непослушная прядь каштановых волос. – Ты что здесь делаешь?
Вы знаете, я здесь иду, а что, собственно, заставило Вас спросить об этом? как и всегда, когда смущался, я попытался скрыть неловкость за граничащей с хамством язвительностью.
Женщина, чуть склонив голову набок, посмотрела на меня долгим взглядом, на дне которого плескалось тщательно скрываемое удивление.
Ну надо же, вымолвила она наконец едва ли не шепотом, словно сделала для себя какое-то открытие, никогда бы не подумала… Но как насмешлива природа!
Что Вы имеете в виду? сразу насторожился я, решив, что природе вменяется в вину создание меня таким уродом.
Нет-нет, быстро ответила женщина, словно поняв причину моей настороженности. – Просто… ты так похож на одного человека, что я… Так ты тот самый парнишка, который приехал к старику?
Мне пришлось признать, что, если она подразумевает под «стариком» моего деда, то я тот самый парнишка и есть.
А Вы, собственно, кто?
Я-то? Да вот… живу я здесь. Во-он в том доме, она указала подбородком на что-то за моей спиной, но я, обернувшись, ничего, кроме привычных дюн да серых волн моря не увидел.
Понятно. А что Вы делали на кладбище?
На кладбище? моя собеседница смешно сморщила нос и быстро отвела глаза. – С чего ты взял? Я с мельницы иду, она там, на том краю поселка, просто так дорога короче…
Понятно, снова сказал я, не зная, как завершить начавшую тяготить меня беседу. Женщина, заметив это, помогла мне:
Ну что ж, приятно было познакомиться, может быть, еще увидимся.
Да мы, вроде, не знакомились…
Она засмеялась и, подхватив свою тележку, покатила ее мимо меня.
Я Мириам. А ты, должно быть, Ульф?
Кивком головы я подтвердил правильность ее догадки и, неловко махнув ей рукой на прощание, пошел своей дорогой.
По кладбищу, оказавшемуся довольно большим и скорее напоминавшему парк благодаря разросшимся здесь деревьям, я бродить не стал – что интересного в однообразии серых надгробий и витиеватых эпитафий? – а, остановившись в арке ворот, тщательно исследовал их и убедился, что кажущийся колокол – чистейший камень и звонить прошедшей ночью никак не мог. Вот так всегда: наслушаешься старушечьих бредней и вообразишь себе черт знает что!
Постояв немного, прислонившись спиной к теплому, нагретому солнцем камню и полюбовавшись открывающимся отсюда видом на море и Птичью Скалу, я стал спускаться вниз, в поселок, однако, пройдя всего несколько шагов, почувствовал на себе чей-то взгляд, заставивший меня поежиться. Помедлив, скованный внезапно охватившим меня страхом, я все же обернулся и встретился глазами с дедом, неизвестно откуда возникшим на том самом месте, где я только что стоял.
Ты что, дед, на кладбище был или тоже с мельницы идешь? спросил я не очень вежливо, но, на мой взгляд, вполне подходяще при общении между близкими родственниками.
С какой мельницы? – нахмурился дед. – И почему «тоже»?
Он стоял в воротах, под самым «колоколом» – высокий, худой, с длинной седой бородой и ниспадающими на плечи волосами, присыпанными, что называется, пеплом времени, и являл сейчас собою фигуру величественную и почти мистическую, вид которой привел мою впечатлительную душу в почти религиозный трепет. Его глубоко посаженные глаза с лиловыми отекшими веками, говорящими о хронической усталости, и одновременно с тем мраморная бледность лба завершали образ святого с полотен мастеров средневековья. Впрочем, на колдуна из тех же времен дед, по моим представлениям, тоже очень походил.
