Глава 4
Едва помню, как выбрался из здания. Сгреб книги и тетради, запихал их в портфель и бросился к дверям. Библиотечные книги так и остались лежать в беспорядке на столе, я даже свет не выключил. Не медля ни секунды и не прислушиваясь к звукам, доносившимся с лестницы, пронесся по ступенькам и выскочил на улицу.
Не передохнув ни разу, без единой мысли в голове, я очутился в своей квартире. Весь обратный путь я почти бежал, не испытывая ничего, кроме ужаса. Я несся по улицам Нового города через Шарлот-сквер, по направлению к Уэст-Энд, затем через полутемные улицы Старого города, мимо рынка Лоунмаркет и, наконец, оказался в Канонгэйте и Бэйкхаусе. Каждый раз, пробегая мимо неосвещенного подъезда или ворот дома, я прибавлял скорости. Мне казалось, оттуда непременно что-то выскочит.
Домой я явился в совершенном изнеможении. Включив свет во всех комнатах, полчаса сидел и, дрожа, старался прийти в себя. Поставив пластинку на стереофонический проигрыватель, я включил тихую музыку. Концерт Баха для скрипок — самая успокаивающая мелодия из всех, что мне известны. Мало-помалу музыка и знакомая обстановка начали возвращать меня в нормальное состояние. Две чашки кофе оживили мозг и нервы, и вскоре я был в состоянии проанализировать, что произошло. Дело казалось совершенно очевидным. Просто за последнее время я перетрудился, мало отдыхал, не бывал в нормальном обществе, не слушал музыку, не ходил в театр. К тому же я допоздна засиделся в слабо освещенном помещении, что привело к нервному перенапряжению, отсюда и ненормальная реакция на совершенно обыкновенную средневековую гравюру. А это, как следствие, вызвало слуховую галлюцинацию, а затем и панику. Так я размышлял в тот момент.
Было около трех часов ночи, когда, наконец, вымотанный умственно и физически, я лег в постель. Уснул мгновенно. Снов своих не помню и не знаю, что меня разбудило. Помню только, что вдруг проснулся с ощущением непонятного ужаса. Мне показалось, что в темной моей комнате стало намного темнее. Было около половины пятого, до рассвета оставалось еще какое-то время. Постепенно паническое настроение стало уходить, но тут я услышал над потолком какие-то звуки.
Звуки эти не были похожи на те, что я слышал в библиотеке. Это было не шлепанье и не скрежет, это были шаги. Сначала я подумал, что кто-то расхаживает наверху, не в силах уснуть. Потом вспомнил, что надо мной нет никакой комнаты.
Когда здание в начале восьмидесятых перестраивали, квартиру на шестом этаже, то есть надо мной, решили не делать, так как замысловатая форма крыши не позволяла выдержать стандартную высоту потолков. Надо мной оставалось нежилое пространство, в котором высота от пола до крыши составляла не более трех футов. Мне было известно, что вход на этот полуэтаж заложен кирпичом, так что ни туда, ни оттуда доступа не было.
Лежа в постели и обливаясь потом, я прислушивался к шагам. Сейчас я слышал их отчетливее, и, к моему ужасу, мне вдруг стало ясно, что шаги эти принадлежали не человеку. Мне почему-то вспомнились существа, виденные мною на гравюре, те самые, которые обсасывали трупы на церковном полу. Гравюра эта опять предстала перед моим мысленным взором во всех своих ужасающих подробностях. Я не мог отогнать от себя образ безглазого существа, рот которого был скошен под немыслимым углом.
Не знаю, сколько времени я пролежал так, парализованный страхом, не способный даже протянуть руку, чтобы зажечь свет и выйти из транса. Наконец стало светать, рассвет набирал силу и начал пробиваться сквозь занавески на окнах. Тьма постепенно рассеивалась, и звуки шагов над головой становились слабее, пока окончательно не затихли. Я провалился в глубокий, без сновидений сон.
* * *
Весь следующий день я проспал. Была суббота. Ни сны, ни звуки в тот день меня не тревожили. Спал, не просыпаясь, и день, и ночь. Меня преследовало какое-то неясное воспоминание. Как только я делал усилие, стараясь извлечь его из своей памяти, оно тут же испарялось, а потом опять возникало совершенно неожиданно.
Стояло воскресное утро, когда я окончательно проснулся. Мне мерещилась темная каменная дверь, открытая настежь. За ней — блестящие каменные ступени, ведущие в непроглядную тьму. Вот и все. Иногда думаю, что я, должно быть, стоял, глядя на эту огромную дверь, все те часы, что спал, не шевелясь и даже не моргая, как будто ожидал появления кого-то или чего-то. Или, быть может, я собирался шагнуть на эти ступени и спуститься в темноту?
Проснулся я в воскресенье в начале десятого утра, оттого, что кто-то стучал в дверь. Спросонья я никак не мог сообразить, который сегодня день и час. В дверь постучали еще раз, и я слабым голосом откликнулся. Из-за двери позвали:
— Эндрю, ты здесь? У тебя все в порядке?
Это был Ян. Я вспомнил, что пригласил его зайти в воскресенье утром, чтобы обсудить предстоящий семинар.
Сделав невероятное усилие, как будто разрывая веревки, привязавшие меня к кровати, я поднялся. Голова моя нестерпимо болела, я чувствовал тошноту. Прикрыв кровать одеялом, постарался принять устойчивое положение и добрести до двери. Отворив ее, я увидел озабоченное лицо Яна. Не в силах стоять, я свалился на пол.
Через какое-то время я пришел в себя и увидел беспокойно хлопочущего над собой Яна. Он дотащил меня до постели и постарался уложить поудобнее. Я попытался сесть, но он твердой рукой уложил меня снова, сказав, что я должен лежать спокойно, пока не придет врач. Он к тому времени уже позвонил в университетский центр здоровья, и они сказали, что скоро кого-нибудь пришлют.
Через двадцать минут пришел доктор Маклин. К счастью, в это утро было его дежурство. Я обрадовался ему: было бы хуже, если бы явился равнодушный врач, никогда меня до этого не видевший.
Он быстро и в то же время внимательно осмотрел меня. Убрав в маленький чемоданчик стетоскоп и прибор для измерения давления и щелкнув замком, повернулся ко мне.
— Знаете, Эндрю, должен вам сказать: я вами недоволен. Мне казалось, вы более разумный человек. Знают ли ваши родители, во что вы себя превратили?
— Родители? Нет, я не... — Тут я осознал, что прошло уже немало времени с тех пор, как я разговаривал с ними.
— Неважно. Это не мое дело, общаетесь вы с ними или нет. Мне бы, разумеется, хотелось, чтобы вы общались. Вам обязательно нужно с кем-то разговаривать.
— Что, со мной что-то не так? — Чувствовал я себя отвратительно, а по тону его голоса я понял, что со мной что-то серьезное.
— Да нет, я бы не сказал, — ответил он. — Вы переработали. Ваша нервная система истощена почти до предела. К тому же вы еще не оправились от потери жены. Я назвал бы это нервным перенапряжением, и ничем больше.
