«Это все шутка, – бледнея, думал Павлик. – Прикол. Это Мария Сергеевна решила надо мной пошутить и снова переоделась в Бабу-ягу».
Ведьма заковыляла к нему. Верхняя часть тела была сильно скрючена вперед, будто однажды ей переломали хребет и согнули буквой «Г», но каким-то неизъяснимым образом она все равно могла передвигаться. Уродливый горб, казалось, в свое время пророс прямо сквозь лохмотья, которые старуха, не снимая, носила всю свою жизнь. Черные босые ноги с непомерно длинными и кривыми ногтями больше смахивали на обугленные коряги. Она равнодушно шаркала по осколкам стекла заскорузлыми подошвами, медленно, но неуклонно сокращая расстояние между собой и Павликом. Толстые ногти оставляли на паркете царапины.
– Мария Сергеевна? – пискнул Паша. Он попятился назад, упершись затылком в подоконник.
Старуха вплотную приблизилась к мальчику и нависла над ним.
* * *
Отец, распластавшись, лежал на полу. Цвет кожи был восковым, из приоткрытого рта тянулась ниточка слюны. Страшась самого наихудшего, Вера дрожащей рукой дотронулась до шеи папы. Пульс был, но едва прощупывался.
Судорожно набирая «Скорую», Вера бегло осмотрела кухню. Вокруг беспорядок, на столе, кроме пустой бутылки водки и тарелки с желто-заветрившимися макаронами, лежал топор.
«Димка с молотком спит, на кухне топор… Что они тут затеяли?!»
Еще одна пустая бутылка лежала у ног отца. Вокруг рассыпанные таблетки. Боже, он пил, одновременно принимая лекарства?!
– Девушка, срочно, человек умирает! – закричала она, когда в трубке послышался усталый голос диспетчера.
…«Скорая» приехала через полчаса. Врач сделал отцу какие-то уколы, после чего его увезли в реанимацию.
Вера поднялась в квартиру, чувствуя себя совершенно разбитой и опустошенной.
Она зашла к брату. Мальчик не спал и смотрел на нее своими красивыми глазами. Взгляд брата был серьезен как никогда.
– Я нечаянно уснул. А где папа?
– Он… он заболел, Димочка. Когда ему будет лучше, мы навестим его.
– Понятно.
– Дима, зачем ты спал с молотком? Рядом с папой валялся топор. Что тут произошло?
Дима замялся, после чего рассказал все как было. Он не умел врать, к тому же сестра видела его насквозь и всегда чувствовала, когда он говорит неправду.
Вера с потрясенным видом выслушала брата.
«Отец умрет, если продолжит пить, – в смятении подумала она. – Или окончательно сойдет с ума».
– Ложись спать, – сказала она брату. – И запомни, что с помощью оружия еще никто никогда не решал свои проблемы.
– Хорошо.
Помедлив, он спросил:
– Вера, а когда мальчикам и девочкам можно жениться?
Девушка крепко обняла брата. Она решила отложить разговор о странной записке на утро.
– Тебе придется немного подождать, жених. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
* * *
– У тебя маска, – замотал головой Паша, все еще отказываясь верить в происходящее. – Маска, маска, – как заведенный повторял он, пытаясь загородиться руками от склонившейся над ним старухи.
Она старательно обнюхивала ребенка, беззвучно шевеля губами. Ее застывшее в безумной ухмылке лицо было грязно-серым, как талый снег у обочины, сплошь покрытое бородавками и паутинками трещин. С ужасом глядя в злые глаза-угольки, Павлик начал понимать, что никакая это не переодетая Баба-яга. Это не Мария Сергеевна, и вообще ни одна из Бабок-ежек, которых он видел на праздниках и елках, и рядом не стояла с этим кошмарным страшилищем!
Это не маска. Она настоящая.
«Но Бабы-яги не бывает!» – вопило его сознание.
Он инстинктивно протянул руку, коснувшись щеки страшной гостьи. Подушечки пальцев нащупали крупнозернистую кожу, покрытую чем-то клейким. Как будто он трогал дохлую лягушку. Павлик попытался ухватиться за свисающий нос, но старуха неожиданно открыла
(пасть)
рот, зловонную пещеру с частоколом клыков, и мертвой хваткой впилась в безымянный палец ребенка.
Павлик завизжал, заходясь в истошном крике, по руке побежала струйка крови. Одновременно намокли его трусы, мочевой пузырь не стал дожидаться туалета.
Лесная ведьма с хрустом сжала челюсти.
– Сколько теперь у тебя пальцев? – хитро подмигнула она, проглотив фалангу. Ее желтые клыки окрасились детской кровью. – Тринадцать? Или девятнадцать? Мне сказали, ты сегодня хорошо считал…
От голоса старухи веяло могильным холодом, слова выталкивались из отвратительного рта, будто комки гноя из незаживающей раны.
Оторвав с рукава кусок заплесневелой тряпки, она заткнула им орущий рот мальчика. После чего, крепко держа его за руку, вынула из ступы мешок и, словно котенка, ловко засунула Павлика внутрь. Он отчаянно дрыгал руками и ногами, но старуха с легкостью подавила его сопротивление. Оставив снаружи лишь растрепанную голову мычащего паренька, ведьма обвязала мешок веревкой, и Павлик стал напоминать большую извивающуюся гусеницу.
– Что же ты? Правнучку мою стукнул. Мою дочку старой дурой обозвал… – прошамкала Баба-яга, заботливо укладывая «гусеницу» в ступу. Она ловко залезла в ступу и подняла метлу. – Всех достал.
На подоконник опустился громадный ворон. Старуха погладила его своей коряво-грубой ладонью. Птица негромко каркнула и с многозначительным видом мотнула головой в сторону леса.
* * *
Когда свет был выключен, а дверь за сестрой захлопнулась, Дима нежно разгладил записку. Она пахла Ирой. В том, что она от этой девочки, он не сомневался. И когда она успела подложить ему записку?
Ладно, это не важно!
(люблю)
«Я тоже тебя люблю, – подумал он и улыбнулся. – И я обязательно приеду к тебе в гости»
Через минуту мальчик крепко спал.
* * *
Метлой старуха смахнула со стола включенную лампу, и та грохнулась на пол, разлетевшись вдребезги. Комната погрузилась в липкую темноту.
– Не люблю свет.
Прохладная луна засеребрила очертания готовящейся к вылету лесной ведьмы. Легкий ветерок лениво шевелил ее слипшиеся волосы. Старуха еще раз жадно пощупала вздрагивающее в конвульсиях тело мальчика. Она облизнулась, изо рта на костлявый подбородок потекла слюна.
Жирный, мясистый. Это хорошо.
Баба-яга напоследок взглянула в выпученные от беспредельного ужаса глаза ребенка. Он уже не мычал, а только тихо стонал. По толстому лицу ручьями струились слезы и сопли, из ноздри вылез зеленый пузырь. Теперь он знал, кто тогда стоял у туалета, притаившись. Маленькая худенькая девочка Ира, в которую был влюблен Димка.
– Я расскажу тебе «Гуси-Лебеди», – пообещала Баба-яга. Она наклонилась и лизнула соленую от слез и крови щеку Павлика. – Дорога долгая.
