Я почувствую. И мне станет легче на моей дороге…
Я ведь только сейчас понял: слово для расставания – это не просто слово. Это – просьба: ПРОЩАЙ…»
Андрей вытер глаза, сложил вчетверо исписанный лист и поднялся из-за стола. Ему предстояло проделать последний маршрут в этом городе. Самый знакомый и самый сложный.
На негнущихся ногах он вошел в свой двор. Где-то стукнула дверь. Черная незнакомая кошка метнулась в подвал. Стайка голубей вспорхнула с тротуара, разметая крыльями рассыпанные хлебные мякиши. Тренькая звонком, промчался на велосипеде мальчишка, поддевая головой развешенное, несмотря на сырость, белье. Громыхая пустыми бидонами, прошла молочница, переваливаясь с ноги на ногу, как утка. По-утреннему хмурый двор нехотя начинал новый день – триста какой-то день без Андрея Голоты.
Тот даже представить себе не мог, насколько это больно – прийти туда, где с тобой простились навсегда, где незаметно началась новая жизнь, но где каждый водосток, каждый камень, каждая трещинка на земле имеет свою историю, связанную с той, прежней, уже не существующей жизнью.
Андрей натянул шляпу поглубже на глаза, поднял воротник и, ссутулившись, двинулся к своему подъезду. Неожиданно распахнулась дверь дворницкой, и во двор, прямо навстречу Голоте, вышли Ольга Морозова и Ильшат Закиров. Они проследовали мимо, увлеченные беседой, даже не взглянув в его сторону.
– Илька, милый, – канючила она. – Обещаю тебе: это в последний раз!
– Денег не дам, крольчиха! – отрезал тот. – Ты брюхатеешь даже от пыли!
– Если пыль стоит столбом! – хохотнула Олька.
– Дура!..
Голота проводил их взглядом и горько усмехнулся: даже в новой жизни все было по-прежнему.
В подъезде он разволновался так, что чуть не потерял сознание. Здесь до боли знакомо пахло кошками и теплой пылью. Даже трубчатая лампа под потолком нервно моргала, как и год назад, словно ее никто и не думал менять с тех пор.
Андрей остановился перед серыми, облупившимися почтовыми ящиками, привинченными к стене, и бережно провел дрожащей ладонью по дверце с номером своей квартиры.
– Прощай, родная… – прошептал он и, вынув из кармана сложенное письмо, сунул его в щель.
Голота даже не понял, в какой момент нахлынувшие воспоминания оттеснили чувство опасности. Он уже привык жить с этим чувством, он с ним сроднился. Поэтому, утратив на миг, сразу стал беспомощным и уязвимым. Вероятно, всегда тепло и любовь делают людей беззащитными перед жестокостью и холодным расчетом.
Когда с ближайшей площадки вниз по лестнице посыпались шаги, Андрей машинально дернулся к выходу, еще не осознавая, что, обнажив на мгновение сердце, сразу сделал его легкой мишенью. Отчаянно взвизгнула возвратная пружина, дверь распахнулась сама собой, и проем заслонила чья-то зловещая тень. В ту же секунду Голоту ослепил острый удар в лицо. Он стал падать навзничь, но спина наткнулась на что-то твердое, шею сдавили невидимые тиски, а запястья обожгло стальным холодом наручников.
– Шах и мат, «сорок третий»! – услышал он над ухом торжествующий голос Недельского. – Партия закончена…
Карелия, Петрозаводск, июль 2000 года
Ледяными пальцами, словно снимая оружие с предохранителя, Кира отвела в сторону «собачку» замка. Дверь бесшумно открылась, и сухощавый пожилой мужчина, возникший на пороге, почтительно наклонил рыжеволосую голову:
– Здравствуйте, вы – Кира? Я бы хотел поговорить с вами и вашим отцом. Меня зовут Олаф Петри…
– Вы из милиции? – осведомилась она.
Мужчина усмехнулся:
– Второй раз за минувшие сутки мне приписывают связь с этим ведомством. – Он опять наклонил голову. – Я могу войти?
Кира, поколебавшись, отступила в прихожую.
– Входите.
Рыжеволосый закрыл за собой дверь, деловито снял туфли и проследовал в гостиную.
– Видите ли, – начал он, когда Кира, не предложив ему сесть, застыла посреди комнаты, уставившись на незваного гостя. – Не так давно мне попалась ваша публикация двухгодичной давности…
Она поморщилась.
– …про остров Хойту. – Незнакомец покашлял в кулак. – Я живу в другом городе, и там вашей газеты нет, а в Интернете статья появилась лишь пару месяцев назад.
– Можно покороче? – взмолилась Кира. – Я, признаться, очень устала. И, кажется, больна…
– Вот как? – сочувственно покачал головой мужчина. – Может быть, мне прийти в другой раз?
– Нет уж, давайте закончим сейчас, – попросила она. – Итак, вы прочитали статью про остров Хойту и хотите…
– И хочу сказать, – подхватил рыжеволосый, – что я там был…
В гостиную медленно вошел отец.
– Папа, – обратилась к нему Кира, – вот человек, который утверждает…
– Папа? – ошеломленно переспросил гость, не сводя глаз с вошедшего. – Вы называете его папой?
– Узнал… – Отец ухмыльнулся в усы. – А ведь четверть века минуло. Я думал, ты сдох на красной зоне, Петри.
– А ты все ждешь моей смерти? – прищурившись, спросил тот.
– Уже не жду, слюнтяй. Я ее тебе приготовил… – Отец неожиданно выхватил из кармана найденный дочерью «Вальтер», ткнул им в лоб рыжеволосому и нажал на курок.
Кира даже не сразу поняла, что произошло. В комнате громко хлопнуло, мужчина откинулся головой назад, выбрасывая на обои кровавую, липкую россыпь мозгов, и быстро упал, словно его кто-то с силой дернул за ноги.
Отец, тихонько постанывая, опустил пистолет и закрыл глаза. Он испытывал сильнейший оргазм.
Не сводя безумного взгляда с окровавленного тела, распластанного на полу, и зажав ладонью рот, чтобы не закричать, Кира попятилась к окну. Декоративный экран на батарее вдруг соскочил вторым краем с магнитного крепления и плашмя рухнул на паркет.
Отец открыл глаза и медленно повернул голову.
– Обычно мне очень хорошо, когда я выпускаю кому-то мозги, – пояснил он, смакуя слова. – Испугалась, дочка?
– Дочка? – прошептала Кира, дрожа всем телом. – Ты… Вы называете меня дочкой?
– Ты права, – усмехнулся он. – Мы с тобой не родственники. Но, согласись, мне хорошо далась эта роль.
Девушка вдруг почувствовала, к своему страху и стыду, как тонкие, горячие ручейки заструились по ногам, превращаясь на полу в дрожащую лужицу.
Мужчина поднял бровь.
– Выглядит возбуждающе, – заметил он. – Впрочем, ты меня всегда возбуждала. Знаешь, каких трудов мне стоило играть роль отца, когда я подсматривал за тобой в ванной? Я представлял себе, как сжимаю твою грудь, раздвигаю твои ягодицы… – Он зажмурился. – Как, наверное, волнительно, когда ты просишь о пощаде! И как сладко, должно быть, пахнет твоя кровь!
