Магда рванулась вперед.
Господи, дай ему убежать! — молила она про себя. Если ему удастся уйти под мост, он растворится во тьме и тумане. А пока немцы раздобудут веревки, чтобы последовать за ним, Гленн уже достигнет дна ущелья и уйдет — если, конечно, не сорвется и не разобьется насмерть.
Магда почти добежала до места событий, когда раздалась первая очередь. Тут же застрочили остальные автоматы, прорезав темноту короткими вспышками и оглушив грохотом мгновенно замершую девушку. В ужасе открыв рот, Магда смотрела, как под пулями разлетаются в щепки толстые деревянные доски. Гленн уже свесился через край моста, когда первые пули настигли его. Магда видела, как выгнулось и подпрыгнуло его тело, когда свинец прошил спину и ноги, видела, как Гленн перевернулся и следующая очередь прошила грудь и живот. Он весь как-то обмяк, и безвольное тело рухнуло вниз.
Его больше не было.
Следующие несколько мгновений показались девушке сущим кошмаром. Она словно окаменела, ослепленная вспышками выстрелов. Гленн не погиб! Он не может погибнуть! Он слишком живой, чтобы умереть! Это просто дурной сон, и она скоро проснется в его объятиях.
НЕТ! НЕТ! НЕ-Е-ЕТ! — мысленно кричала она в образовавшуюся, похожую на прозрачное желе пустоту, не в силах издать ни звука. Когда Магда добрела до места, солдаты уже подошли к краю обрыва, надеясь при свете фонариков что-нибудь разглядеть внизу, где клубился туман. Девушка свесилась вниз, но тоже ничего не увидела в расстилавшейся белесой мгле. Она с трудом подавила желание прыгнуть вниз вслед за Гленном, но вместо этого накинулась с кулаками на ближайшего солдата, молотя его по груди и лицу. Поджав губы, солдат медленно, будто сам того не желая, развернул автомат и ударил Магду по голове.
Мир взорвался тысячью осколков, и Магда рухнула. От удара о землю у нее перехватило дыхание. Откуда-то издалека донесся голос отца. Глаза застилала тьма, но Магда нашла в себе силы, чтобы посмотреть, как отца везут в замок.
— Магда! — крикнул он. — Все будет хорошо, вот увидишь! Ты еще будешь благодарить меня! Не надо ненавидеть меня, Магда!
Но Магда ненавидела его. Она поклялась, что будет ненавидеть его до конца дней своих. Это была ее последняя мысль, прежде чем она погрузилась во тьму.
Неизвестный мужчина был застрелен при попытке к бегству и упал в пропасть. Ворманн видел довольные рожи эсэсовцев, возвратившихся в замок. И заметил смятение на лице профессора. Все ясно: солдаты убили безоружного, то есть сделали то, что лучше всего умели делать, а профессор впервые в жизни присутствовал при бессмысленном убийстве.
Но чего Ворманн не мог понять, так это злости и разочарования на лице Кэмпффера. Он встретил его посередине двора.
— Один человек? Вся эта пальба из-за одного человека?
— Люди нервничают, — пояснил Кэмпффер, сам явно на взводе. — Ему не следовало пытаться уйти.
— А зачем он вам понадобился?
— Наш жид считает, что этот человек что-то знал о замке.
— Вы, наверное, забыли ему сообщить, чего от него хотите. Что это всего лишь допрос.
— Он пытался бежать.
— Ну да. И в конечном итоге вам теперь известно не больше, чем прежде. Должно быть, насмерть перепугали беднягу, и он кинулся наутек! А теперь уже никогда ничего не расскажет! Да что там говорить! Вы и вам подобные просто ни на что не способны.
Кэмпффер молча повернулся и направился к себе, оставив Ворманна посреди двора. На сей раз гнев, который обычно вызывал у капитана Кэмпффер, так и не разгорелся. Все, что Ворманн сейчас чувствовал, это холодное отвращение… и покорность судьбе.
Он стоял и смотрел, как солдаты, свободные от дежурства, разбредаются по казармам. Чуть раньше, когда на дальнем конце моста застрочили автоматы, он поднял их по тревоге и расставил на огневые позиции. Но боя не последовало, и они были сильно разочарованы. Капитан хорошо понимал их реакцию. Ему тоже хотелось сразиться с противником из плоти и крови, которого видно и слышно, в которого можно стрелять, который будет истекать кровью. Но их враг оставался невидимым и неосязаемым.
Ворманн вернулся к спуску в подвал. Ночью он снова туда пойдет. В последний раз. Один.
Обязательно один. Никто не должен знать, о чем он думает. Во всяком случае, сейчас, когда он окончательно решил отказаться от задания. Решение далось ему с трудом, но капитан все же сделал свой выбор: он выйдет в отставку, чтобы не иметь больше никакого отношения к этой войне. К великой радости партийных бонз и Ставки. Но если хоть кто-то узнает о его подозрениях, он будет уволен просто как умалишенный. Но он не позволит этого нацистам, не позволит запятнать свое доброе имя!
…Испачканные сапоги и ободранные пальцы… испачканные сапоги и ободранные пальцы… Литания безумия влекла его вниз, в подземелье. Что-то страшное, запредельное жило в глубине подвала. Ему казалось, он догадывается, что именно, но он не смел произнести этого вслух, даже думать об этом боялся. Мозг отказывался рисовать подобные картины, и образ оставался расплывчатым, неопределенным, как бы видимым на безопасном расстоянии сквозь полевой бинокль со сбитой фокусировкой.
Ворманн вошел в арку и стал спускаться по ступенькам.
Слишком долго стоял он в стороне, ожидая, пока сами собой прекратятся бесчинства в вермахте и война, которую он ведет. Но проблемы сами собой не решаются. Теперь капитан это осознал. Теперь наконец он мог признаться самому себе, что зверства, происходящие вслед за боями, не были временной аберрацией. До сих пор он боялся признаться себе в том, что буквально все в этой войне противоречит здравому смыслу. И вот наконец решился взглянуть правде в глаза и испытал мучительный стыд из-за своей причастности к этому кошмару.
Подземелье станет для него местом искупления. Он собственными глазами увидит, что там происходит. Встретится с кем-то или чем-то неведомым один на один и, пока не одолеет его, не успокоится. Только восстановив свою честь и искупив вину, он сможет вернуться в Ратенау, к Хельге. Сможет быть настоящим отцом Фрицу… и вытащит его из лап гитлерюгенда, если даже для этого потребуется переломать ему ноги.
Часовые, охранявшие пролом, еще не вернулись с огневых позиций. Оно и к лучшему. Теперь можно войти незамеченным и без сопровождения. Капитан взял лампу и на мгновение замер над проломом, глядя вниз в непроницаемую тьму.
Тут Ворманну вдруг пришло в голову, что он, должно быть, сошел с ума. Чистой воды сумасшествие — отказаться от задания! Он так долго жил с закрытыми глазами, так почему не оставить все как есть? Почему? Он вспомнил свою картину с тенью висельника, еще незаконченную. В последний раз, когда он смотрел на нее, ему показалось, что у висельника образовался небольшой животик. Да, наверняка он свихнулся. Он не должен был приходить сюда. Тем более один, да еще после захода солнца. Мог подождать до утра!
