Лишь когда она уже сидела в кабинке звукозаписи, глядя, как Кэрт устанавливает новую катушку пленки в соседней комнате, ее мысли вернулись к картине, которая сейчас была надежно (Рози надеялась на это) спрятана в кладовке. Вдруг она поняла, в чем заключалась еще одна перемена — с картины исчез обруч. Женщина в розмариновом хитоне носила его над правым локтем. Этим утром ее рука была голой до самого плеча.
Вернувшись вечером домой, Рози встала на колени и заглянула под свою неубранную постель. Золотой обруч, слабо мерцая, лежал далеко у стены, под самой спинкой. Рози он показался похожим на обручальное кольцо какой-то великанши. Рядом с ним лежало еще кое-что: маленький узелок из голубой ткани. Кажется, она все-таки отыскала кусочек своей пропавшей ночной сорочки. На ткани были видны пурпурно-красные пятна. Похожие на кровь. Но Рози знала, что это не кровь, — это сок от плодов, которые лучше не пробовать.
Обруч был очень тяжелый — по крайней мере весом в фунт, а то и в два. Если он сделан из того, на что это похоже, сколько он может стоить? Двенадцать тысяч долларов? Пятнадцать? Тем не менее ей вовсе не хотелось притрагиваться к нему, и она положила его на ночной столик рядом с лампой.
Она несколько секунд подержала узелок из голубого хлопка, сидя на полу со скрещенными ногами и прислонясь спиной к кровати, а потом приоткрыла… с одной стороны. К своему изумлению, Рози увидела три семечка, три маленьких зернышка. Пока она смотрела на них с безотчетным ужасом, в ее сознании всплыли, гудя как колокол, зловещие слова: Я отплачу.
Норман забрасывал на нее блесну. Он лежал без сна в своей комнате в отеле поперек узкой, как лезвие ножа, темной грани ночи, тянувшейся из вечера четверга в утро пятницы. Он выключил весь свет, кроме флюоресцентной решетки над раковиной в ванной. Ему нравилось, как она отбрасывает рассеянное мерцание в комнату. Он лежал почти в той же позе, как улеглась Рози в тот самый четверг перед тем как заснуть, только засунув под голову одну руку, а не обе. Другая рука была нужна ему, чтобы курить сигарету и подносить к губам стоявшую на полу бутылку виски «Гленливит».
«Где ты, Роза? — спросил он свою сбежавшую жену. — Где ты, и как ты набралась храбрости сбежать — такая маленькая испуганная мышка-норушка?»
Этот второй вопрос беспокоил его больше всего — как она посмела. Первый не имел особого значения, поскольку он знал, где она собирается быть в субботу. Льву не нужно утруждать себя заботой о том, где кормится зебра. Все, что он должен делать, — это ждать у водопоя, куда она придет пить. Все это хорошо, но… Как она вообще, прежде всего, посмела бросить его? Даже если ему не суждено жить долго после их встречи, он хотел это знать. Было ли это хладнокровно спланировано? Или вызвано случайным импульсом? Помог ли ей кто-нибудь (кроме, разумеется, покойного Питера Слоуика и шлюх с Дархэм-авеню)? Чем она занималась с тех пор, как ушла из Дома Шлюх? Работала официанткой? Вытряхивала мандавошек из простыней в какой-нибудь блошиной яме вроде этой? Вряд ли. Она была слишком ленива, чтобы взяться за работу прислуги, — достаточно знать, как она вела домашнее хозяйство, чтобы убедиться в этом, — а ничего другого она делать не умела. Если у тебя есть сиськи и маленькая штучка между ног, остается только один выбор. Она торчит сейчас на каком-нибудь углу и торгует ими. Ну конечно, а что же еще? Бог свидетель, она — вялая подстилка, трахать ее доставляло такое же удовольствие, как трахать свиной окорок, но за эту прелесть мужчины всегда готовы платить, даже если она не делает ничего, кроме как лежит и слегка стонет после того, как родео закончилось. Да, конечно, скорее всего она где-то торгует этим залежалым товаром.
Впрочем, он спросит ее и об этом. Он спросит ее обо всем. И когда получит все необходимые ему ответы — все ответы, которые он когда-либо желал получить от ей подобных, он обмотает свой ремень вокруг ее хайла, чтобы она не могла кричать, а потом станет кусать… кусать… и кусать. Губы и челюсти у него все еще болели от того, что он сделал с Тампером — городским еврейчиком-очкариком, но это не остановит его или хотя бы умерит его пыл. На дне сумки у него лежали три пачки перкодана, и он примет его перед тем как заняться своим заблудшим ягненком. Ну а потом, после того как с этим будет покончено, когда…
Но этого он видеть не мог да и не хотел. У него возникало подозрение, что не будет никакого потом — один лишь мрак. И это было нормально. На самом деле, хорошая доза мрака может оказаться как раз тем, что доктор прописал.
Он лежал в постели, пил лучшее в мире виски и курил одну сигарету за другой, следя, как дым уплывает вверх, к потолку, шелковистыми серыми рифами, которые становятся голубыми, когда пересекают мягкий белый луч из ванной, и забрасывал на нее блесну. Он ловил ее на блесну, но пока его крючок не вытаскивал из воды ничего. Там ничего не было, и это сводило его с ума. Ее словно похитили неведомые чужаки или кто-то еще. В какой-то момент, уже совсем пьяный, он уронил зажженную сигарету на ладонь и крепко сжал руку в кулак, воображая, что это не его, а ее рука и он крепко прижимает ее руку к огню. И когда в ладонь вгрызлась боль и дымок заклубился вокруг пальцев, он прошептал: «Ну как, Роза? Как ты чувствуешь себя, стерва?»
Вскоре после этого Норман забылся мутным хмельным сном. Проснулся он около десяти утра, в пятницу, не отдохнувший, с похмелья и в плохом настроении. Всю ночь ему виделись странные сны. В них он все еще не спал и по-прежнему лежал здесь, в своей постели, на девятом этаже «Уайтстоуна». Свет из ванной все так же мягко просачивался во тьму его комнаты, а сигаретный дым поднимался сквозь этот свет вверх голубыми рифами и колечками. Только в этих снах он видел картинки в дыму, как в кино. Он видел в том дыму Розу.
Вот ты где, подумал он, наблюдая, как она идет по мертвому саду под проливным дождем. Почему-то Роза была голой, и он ощутил неожиданный приступ похоти. Лет восемь или больше он не испытывал при виде ее наготы ничего, кроме легкого отвращения, но теперь она выглядела иначе, довольно соблазнительной.
Дело не в том, что она сбавила вес, подумал он во сне, хотя, похоже, она похудела… во всяком случае, немножко. Главным образом дело было в том, как она несла себя, словно что-то обрела. Что же это такое?
Потом он понял. Она похожа на женщину, которая трахается с кем-то, кто ей очень нравится, но пока и близко не подошла к тому чтобы насытиться. Это не соответствовало его представлению, что она торгует своим лежалым товаром где-нибудь на перекрестке, но хватило бы одного взгляда на ее волосы, чтобы закрыть этот вопрос раз и навсегда. Она выкрасилась под блондинистую шлюху, вроде той, что он видел недавно в окошке кафе, словно воображала себя Шарон Стоун или, может быть, Мадонной.
