После темноты туннеля свет станции переливался северным сиянием. Я подтянулся, запрыгнул на перрон, стряхнул с куртки пыль и, не торопясь, пересел на другую линию. И все…
…Два раза ко мне подходила дежурная, и оба раза пришлось ее убеждать, что не сплю и не собираюсь. Уходить не хотелось, да и вряд ли меня искали в метро. Кем бы там они ни были.
Во рту держался вкус чужой жизни. Это словно быть собой и еще кем-то. Кем-то лучше, сильнее, умнее. Сверхсобой. Ощущение трепетало огоньком свечного огарка и готово было вот-вот погаснуть. Накатывала тоска, едва слышный голосок внутри твердил: «Это не ты, это твоя одержимость. Тебя больше нет».
Нет меня? Врешь, присмотрись получше. Ничего не изменилось, только теплее стало. Теперь я понимаю, что все это время лишал себя собственной жизни. Своей дорожки в бредовом никчемном мире, где тебя кинут, стоит только рассмотреть, что ты не такой. Да пожалуйста! Валите! Кому вы нужны? Только таким же слепым мышам. Сбивайтесь в стайки, так вас легче ловить.
Нет меня? Да и не нужно! Я был никем, а стал… «Всем?» – насмешливо прозвучало внутри.
Скамья рядом скрипнула, и через мгновение приятный женский голос запел что-то трогательное про облака и дорогу под ними. Пел для себя – во весь голос, но неясно произнося слова и целые строчки. Я открыл глаза, девушка на другом краю сидела, запрокинув голову и сцепив на коленях пальцы с обкусанными ногтями. Вдруг оборвав куплет, она посмотрела на меня:
– У вас несчастное лицо. Вы заболели?
Я покачал головой:
– Скорее, потерялся.
– Где?
– Не помню.
Пол расплывался, туман снова повис перед глазами, и лица девушки было почти не разглядеть – только два темных глаза и дрожащая жилка на шее. Жар подкатил к голове и выступил испариной на висках. Я поднялся.
– Вспоминайте, а то никогда не найдетесь. И простудитесь.
Она стащила с плеч толстый шерстяной шарф, подошла и старательно обмотала его вокруг моей шеи. От ее кожи тонко пахло фиалками. Я сжал кулаки и провел языком по пересохшим губам. Не надо, милая. Убегай. Беги и не оглядывайся. Девчонка смотрела, не мигая, но не с испугом, а жалостливо. И новый «я» съежился, забился глубже, а идиотский голос в голове, напротив, окреп и сделался невыносимым.
Нет. Не сейчас. Не хочу. Поздно. Отступая прочь, я искал выхода, возврата к силе и бесшабашной воле. Надо обратно. Надо туда, где тот. Не мог он уйти далеко.
Девчонка запела что-то вовсе невозможное: то ли псалом, то ли похожую хрень. Хватит с меня музыки. Я заскочил в ближайший вагон и отшатнулся от окна, когда сумасшедшая дура перекрестила меня вслед.
– А он допрет, где искать?
– Не сомневайтесь, нюх у него должен быть отличный.
– И слух, наверное, тоже, ученые мои.
– Да, заткнулись по-бырому. Эй, козленок в молоке, стони менее пафосно.
Он ушел. Как? Куда?! Его не увезли, следы отчетливо рисовались на шершавом камне. Вот здесь стояли трое, а тут он. Потом все вместе пошли к выходу. Вместе… Но они же могли расстаться. Почему бы нет?
Я бежал вверх по эскалатору. Сил почти не осталось, кололо в боку, воздух рвал легкие. Мне не нравится быть таким. Не хочу! Где ты? Где?
Рядом.
Морозный воздух нес вонь машинного масла, химической грязи, гари, мерзкой жратвы и людей. Чужих ненужных людей. До поры ненужных и чужих. Только до своего часа.
Тоненький знакомый аромат едва пробивался сквозь эту какофонию. Я поймал его, уцепился, ноги сами понесли по следу.
Темный переулок манил к себе. Но дважды обострившееся чутье уводило прочь. И трижды голод возвращал обратно. Ветер кидал в спину ошметки снега, толкал вперед. Кровь манила. Только проверить. Заглянуть – и назад. Вдруг его и нет там. Одним глазом. Только заглянуть.
Ботинок увяз в невидимой трещине. Что-то ударило под колено. Я полетел лицом вперед. Попытался приземлиться на бок. Темная фигура, короткий замах и боль в ребрах. Еще удар, и меня перевернуло навзничь.
Диковинная, витая трость острым наконечником уперлась в мою грудь. Замутило от запаха мокрого серебра. Зря потратились – подошел бы любой металл. Гвоздь, арматура, вилка – все равно. Они и пахнут одинаково – горечью, кровью и страхом. И жгутся. Никакая одежда не спасает.
Я пытался сильнее вжаться в землю.
– Ну, набегался, неугомонный наш? – Толстяк, вдавивший меня в слякоть, звучал добродушно, но глаза были под стать палке. Такой не отпустит. Такой даже не отвернется.
Второго – огромного качка – мое ерзанье веселило, будто только за этим они устроили засаду. А последний – самый гадкий, зализанный и смердящий «высшим промыслом» – вынул из коробка три спички и, обломав одну, зажал их в кулаке.
– Вот и все, паря, – наигранно посетовал здоровый.
«Вот и все», – отозвалось в голове.
– Оружие на землю! – рявкнули из-за спин злые, казенные голоса. – На землю, я сказал! Толстый, тебе говорю! Оружие на землю, руки держать на виду.
Две фигуры перекрыли выход в проулок – мужчина и женщина в синей форме без погон и знаков различия. Только на левых рукавах нашивки с белым единорогом. Два «макара» смотрели в упор на моих преследователей, которые стушевались и растерянно расступились.
Мужчина в форме, не опуская взгляда, бормотал в рацию: «Трое. Вооружены. Возможно сопротивление».
– Эй, чуваки, какое сопротивление? Спокойно, мы же свои. – Арбалет качка уткнулся в сугроб.
– Тамбовские волки тебе свои, – презрительно бросил «форменный».
Его напарница носком сапога отпихнула в сторону и арбалет, и длинную трубку, а трость одним движением вырвала из цепких пальцев владельца. Дышать стало легче. Женщина внимательно осмотрела деревяшку, понажимала на выступы, хмыкнула и чему-то улыбнулась.
– Затейники. Борис, держи их на прицеле, от греха. Старший инспектор Фролова. Ваши документы.
– Инспектор чего? – Здоровяк попытался перехватить инициативу, поигрывая мышцами и включая обаяние на полную мощность.
– Всего, – отрезала женщина и едва уловимым движением оказалась так близко, что тот без труда мог разглядеть сетку морщин вокруг ее злых и уставших глаз. – Документы.
– Да какие вам документы, господа хорошие? Такие пойдут? – Удостоверение в пальцах толстяка казалось крошечным и хрупким, из него, ни на что не намекая, торчал уголок зеленой купюры.
– Такими ты можешь подтереться, – осклабился Борис. – Нет у них ничего, Лессана Олеговна. Дело само шьется.
– Какое дело?! – вдруг заорал длинный, брызжа слюной. Все вздрогнули – голос звучал, будто звук пилы, застревающей в сыром бревне. – Куда вы лезете?! Зенки раскройте! Это ж тварь, нелюдь! Он вас сожрет, не подавится! Давить таких надо! А вы валите, не мешайте!
