Кровать Рика по-прежнему была пуста. На луну наползло полупрозрачное облако, похожее на клочок савана, подсвеченный изнутри. Малколм повернулся набок и снова закрыл глаза.
Он уснул легко, без всякий ворочаний, но сны его были тяжелыми, тусклыми и мучительно тягучими — возможно, теперь его мозг в порядке компенсации все время оставался в медленной фазе. Малколм снова брел по серой пустыне, но теперь она была не совсем пуста. То тут, то там на больших расстояниях друг от друга торчали неподвижные фигуры, занесенные песком по колено, по пояс, по грудь или еще выше. Они были не живые, но и не мертвые. Когда Малколм, увязая в песке, добрел, наконец, до одной из них, она открыла глаза и рот. Но оттуда лишь посыпался сухой песок. И, глядя на струйки песка, текущие из пустых глазниц по щекам, Малколм понял, что смотрит на свое собственное лицо…
Он почувствовал, как песок засасывает его, опутывая руки и ноги, и попытался выбраться, пока его не затянуло с головой, но все было тщетно. Он дергался снова и снова, напрягая все силы, но лишь увязал все глубже. Наконец песок хлынул ему в нос и рот, Малколм понял, что не может больше дышать, и рванулся из последних сил, разрывая, кажется, уже собственное тело в единственной оставшейся попытке освободиться. Он почувствовал, как лопается кожа и хрустят, разламываясь, кости — а затем он вырвался, но понял, что не возносится вверх, а проваливается вниз, в темноту. Ужас падения перехватил его крик, а затем он ударился о дно пропасти…
И снова пришел в себя в своем спальном мешке, в какой-то странной, необычно высокой комнате с огромной мебелью, возносившейся над ним. Через несколько секунд он сообразил, что просто лежит на полу, свалившись во сне с кровати. Он видел унылый свет пасмурного утра, ощущал холод воздуха и твердую плоскость пола под спиной, однако по-прежнему не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, и даже не потому, что ему мешал мешок. Его тело попросту отказывалось повиноваться. «Я умер? — метнулась паническая мысль. — Или, может, сломал позвоночник при падении?» Ему хотелось кричать, но даже этого он не мог. Вспомнилась участь Мориса из «Трещины». «Неужели со мной то же самое? Рик придет… нет, он не придет, он уже мертв… но кто-нибудь же должен прийти… может, через несколько дней, а я так и буду лежать тут… и они наклонятся надо мной, будут говорить что-то вроде «надо же, такой молодой», а я никак не смогу дать им знать, что все вижу, слышу и понимаю…»
Но затем, на самом пике ужаса, он вдруг почувствовал, что его пальцы шевелятся. Все мышцы казались сделанными из ваты, но в них возвращалась жизнь. Малколм несколько раз заставил себя сжать и разжать кулаки, и с четвертого или пятого раза это вышло уже без проблем. Он вытащил руки из мешка и сел на полу.
«Сонный паралич, — вспомнил он. — Я же когда-то читал, что так бывает у совершенно здоровых людей. Сознание просыпается, а тело еще нет. Внезапное пробуждение при падении, очевидно, особенно способствует…»
За его спиной щелкнул дверной замок.
— Что тут за холодильник? — осведомился Рик. — Ты что, решил устроить себе парк в миниатюре? Ты бы еще палатку на полу поставил!
— По крайней мере я, кажется, нормально выспался, — пробурчал Малколм, догадываясь, насколько смешно выглядит на полу в спальном мешке. — Ты где был? Я уж думал, ты… с тобой что-нибудь случилось.
— Не ты один можешь не ночевать дома, — ухмыльнулся Рик. — Хотя я все-таки предпочитаю несколько более живых девушек.
Малколм, ощутивший было облегчение по поводу того, что Джессика не причинила никакого вреда Рику, вновь почувствовал раздражение по адресу соседа. «Когда-нибудь ты дошутишься!» — подумал он. Но вслух ничего не сказал. Он ненавидел конфликты, да.
Он думал об этом в начале вечера, шагая в парк. Еще недавно мысль о конфликте с Джессикой показалась бы ему совершенным абсурдом, но теперь… он уже не был ни в чем уверен. Сможет ли он объясниться с ней так, чтобы больше никто не пострадал — ни он сам, ни какие-либо иные люди, которых она когда-нибудь сочтет актуальной или потенциальной помехой для их отношений? Погода отнюдь не поднимала настроения — было пасмурно и холодно, но, в то же время, дождя не было и не прогнозировалось, так что не было и благовидного предлога для дальнейшего откладывания визита и объяснения. Если только таковой не создаст полиция… На подходе к парку Малколм увидел едущую навстречу полицейскую машину и почувствовал мгновенный укол страха, но тут же отругал себя за глупость. Конечно же, она просто едет мимо, и он не представляет для копов никакого интереса. На нем были новые ботинки — он купил их после того, как узнал, что полиция нашла труп и следы в том месте, где тело затаскивали в воду. Хотя вероятность, что кому-то придет в голову заподозрить именно его и проводить экспертизу его обуви, была бесконечно близкой к нулю — во всяком случае, днем. Но вот если он все-таки напорется на патруль после заката, могут, наверное, на всякий случай и проверить… Но пока до заката еще далеко, и даже его туристический рюкзак (который он взял на всякий случай, еще не зная, останется на ночь или нет) не дает полиции оснований до него докапываться. Нож Малколм решил с собой не брать — пусть тот и был совершенно чист во всех смыслах, незачем, опять-таки, давать кому-то повод для лишних вопросов, если в этом нет необходимости. А необходимости, очевидно, не было — едва ли после смерти Бранта на него мог напасть в парке кто-то еще.
На парковке перед входом в парк стояло несколько машин — все-таки суббота, пусть погода и не лучшая — но полицейской среди них не было. Едва Малколм миновал знак, запрещавший въезд моторизованному транспорту, и свернул на аллею, как его обогнала пара бегуний. Их забранные в хвост волосы ритмично мотались влево-вправо в такт их движениям.
Не похоже, чтобы жуткие находки этой недели особо напугали горожан, подумал Малколм с усмешкой. Хотя, конечно, полиция заверила их, что прочесала весь парк, и больше никакая собака не притащит хозяину куски человеческой плоти… Впрочем, детских воплей, обычных в это время, что-то не слышно, возможно, мамаши и впрямь еще не отошли от шока — «такой ужас в нашем мирном, спокойном городе…» Это только бегунов ничто не берет — даже погода похуже этой, а не то что какие-то там обезличенные трупы… Вот кто настоящие маньяки, подумал про себя Малколм. Бегуны оставались за гранью его понимания. Как можно по доброй воле подвергать себя подобной пытке?! Даже ради пользы для здоровья — можно совершать долгие прогулки, можно ездить на велосипеде, но это… сердце колотится, дыхания не хватает, во рту мерзкий железистый привкус, хочется просто рухнуть и лежать, мучает жажда, а из всех пор льет омерзительный пот! Малколм ненавидел потеть. Будь у него возможность, он бы вообще избавился от своих потовых желез («выжег бы их каленым железом!», порою думал он с раздражением, оказавшись в жару вдали от кондиционера или на этой проклятой физкультуре), даже понимая их роль в терморегуляции. Плохое, очень плохое инженерное решение! Где это видано, чтобы хоть одна машина охлаждалась таким безобразным, затратным и грязным способом?! Охлаждающая жидкость должна циркулировать по замкнутым трубкам внутри корпуса, а не сочиться из дырок по его поверхности! Не говоря уже о том, что при повышении температуры надо просто переключаться с теплокровного на холоднокровный режим и черпать энергию из внешней среды, а не пытаться греть и охлаждать тело одновременно… Чертова физиология, да. Ни один здравомыслящий конструктор не создал бы подобное убожество.
Размышляя таким образом, он миновал место, где затаскивал труп Бранта в воду, но не поддался искушению сойти с аллеи и подойти к озеру, а направился дальше и вскоре добрался до скамейки. Никаких следов полицейского расследования здесь не было — хотя что он, собственно, рассчитывал увидеть? Обрывки ограждающих желтых лент? Уж наверное стражи порядка, снимая ограждение, не должны мусорить. Но интересно, обследовали ли они вообще это место или ограничились тем пятачком на берегу. По логике, даже уже найдя труп, все равно должны были прочесать все с этими своими собаками, а уж те, несмотря на все усилия Малколма, обязаны были унюхать следы крови. Но скамейка и земля вокруг, присыпанные гниющими листьями, выглядели вполне заброшенными — так, словно здесь с его последнего визита не было вообще никого, ни полиции, ни простых гуляющих…
