Когда последний аккорд растворился в тишине, в зале на один долгий, почти волшебный миг воцарилось полное молчание, словно люди, сидевшие в креслах и стоявшие в конце зала унеслись куда-то далеко, так далеко, что сразу не найти дороги обратно. Потом разразились аплодисменты и нахлынули на нее продолжительной, непрерывной волной, от которой она покраснела и почувствовала себя смущенной. Ей стало жарко, и мурашки побежали у нее по телу. Она увидела свою мать, которая плакала, не скрывая этого, и своего отца, и Дэвида, который глядел на нее сияющими глазами.
Тогда она попыталась уйти со сцены, но повсюду раздались крики «Бис! Бис!», и с улыбкой она сыграла «Кто-то копал мою картошку». Песенка была совсем чуть-чуть непристойной, но она решила, что может себе это позволить. В конце концов она была замужней женщиной.
Кто-то копал мою картошку И оставил ее у меня в закромах И в беде оказалась невинная крошка А приятель ее пропадает в бегах.
Там было еще шесть подобных куплетов (а некоторые даже еще позабористее), и она пропела их один за другим, и в конце каждого из них раздавался все более оглушительный хохот одобрения. А позднее она подумала о том, что если она и совершила какую-нибудь ошибку в тот вечер, то она заключалась как раз в исполнении этой песни. Это была именно та песня, которую они ожидали услышать от черномазой.
Она закончила под громоподобную овацию и новые крики «Бис!» Она вновь поднялась на сцену, и когда толпа затихла, она сказала:
— Большое спасибо всем вам. Я надеюсь, вы не сочтете меня выскочкой, если я попрошу у вас разрешения спеть еще одну, последнюю песню, которую я специально разучивала, но никогда не думала, что буду петь ее здесь. Но это одна из лучших песен, которые я знаю, и в ней говорится о том, что президент Линкольн и эта страна сделали для меня и моих близких, еще когда меня не было на свете.
Они сидели теперь очень тихо и слушали внимательно. Члены ее семьи обратились в камень. Они сидели рядом с левым проходом, словно пятно от ежевичного варенья на белом носовом платке.
— В ней говорится о том, что случилось в самой середине Гражданской войны, — продолжала она ровно, — о том, что позволило моей семье приехать сюда и жить рядом с чудесными соседями, которых послал нам Бог.
Потом она заиграла и запела «Звездно-полосатый флаг», и все встали со своих мест и слушали. Многие полезли в карман за платками, а когда она кончила, раздались такие аплодисменты, что здание чуть не рухнуло.
Это был лучший день в ее жизни.
В следующие дни у нее было много работы, так как она ждала гостей. Какие бы ужасные сны ей ни снились, какой бы усталой она себя ни чувствовала, она никогда не пренебрегала гостями и не собиралась делать этого и сейчас. Но ей надо действовать очень медленно, иначе она обо всем позабудет и все перепутает, а кончит тем, что будет гоняться за своим собственным хвостом.
Во-первых, надо будет наведаться в курятник к Эдди Ричардсону, а это приличное расстояние, четыре или пять миль. Она поймала себя на мысли о том, что пошлет ли ей Бог орла, чтобы пролететь эти четыре мили, или же ее подвезет Илья на огненной колеснице.
— Богохульство, — сказала она себе благодушно. — Господь посылает силу, а не такси.
Помыв свою немногочисленную посуду, она надела тяжелые башмаки и взяла с собой трость. До сих пор она пользовалась ей очень редко, но сегодня трость ей понадобится. Четыре мили туда, четыре обратно. В шестнадцать лет туда она могла нестись сломя голову, а обратно бежать трусцой, но это было очень давно.
Она отправилась в путь в восемь часов утра, надеясь на то, что к полудню она дойдет до фермы Ричардсонов и сможет поспать в самые жаркие часы дня. В конце дня она свернет шею курам и пойдет домой в сумерках. Она не сможет вернуться до темноты. Это соображение заставило ее вспомнить о своем вчерашнем сне. Но черный человек еще далеко. Гости гораздо ближе.
Она шла очень медленно. Даже в половину девятого солнце палило. Когда она дошла до почтового ящика Гуделлов, то почувствовала, что ей надо отдохнуть. Ни орла, ни такси видно не было. Господь помогает тем, кто помогает себе сам. Она чувствовала, как суставы ее настраиваются; ночью они устроят концерт.
Время шло, и ее тень становилась все короче и короче. За это утро она видела столько диких зверей, сколько ей не встречалось за все те годы, которые прошли с начала двадцатых. Если бы она слышала, как Стью Редман и Глен Бэйтмен обсуждают странную — это им она казалась странной — избирательность супергриппа в отношении животных, она бы расхохоталась. Болезнь убила домашних животных и оставила диких — вот и все. Несколько видов домашних животных сохранилось, но как правило, болезнь уничтожала человека и его лучших друзей. Она уничтожила собак и сохранила волков, потому что волки были дикими, а собаки — нет.
Все тело ее болело. Она шла и разговаривала со своим Богом, иногда про себя, иногда вслух, не ощущая разницы между первым и вторым. И вновь она начала думать о прошлом. Конечно, 1902 год был лучшим. После этого время пошло быстрее, и страницы какого-то огромного и толстого отрывного календаря шелестели и шелестели, почти не задерживаясь на месте. Жизнь тела пролетела так быстро… как это оно умудрилось так устать за такой короткий срок?
От Дэвида Троттса у нее было пять детей. Одна из них, Мэйбелл, подавилась яблоком и задохнулась на заднем дворе Старого Дома. Эбби развешивала одежду, а когда она обернулась, то увидела, как девочка лежала на спине, царапая ногтями горло и наливаясь кровью. Ей удалось наконец извлечь кусок яблока, но к тому времени крошка Мэйбелл уже стала неподвижной и холодной. Из всех детей Эбби она была единственной девочкой и единственным ребенком, погибшим от несчастного случая.
Дэвид умер в 1913 году от гриппа, который не слишком отличался от нынешнего. В 1916 году, когда ей было тридцать четыре, она вышла замуж за Генри Хардсти, чернокожего фермера из округа Уилер на севере. Он специально приезжал ухаживать за ней. Генри был вдовцом с семью детьми, но пятеро из них уже выросли и уехали из родных мест. Он был на семь лет старше Абагейл. Он успел стать отцом еще двух детей, прежде чем в конце лета 1926 года его придавил перевернувшийся трактор.
Через год она вышла замуж за Нейта Брукса, и люди начали сплетничать — да, люди сплетничают, как они это любят! Иногда даже кажется, что это их единственное любимое занятие.
Нейт был наемным работником у Генри Хардсти и оказался ей хорошим мужем. Возможно, не такой милый, как Дэвид, и уж конечно не такой упорный, как Генри, но неплохой человек, который во многом слушался ее советов.
