Он поерзал, потому что почувствовал, что немеет зад. Болят ноги, особенно уродливые остатки левого колена, и поясница тоже болит. Это означает, что нынче у него очень плохая ночь, так как последние два месяца поясница не давала о себе знать.
Он нащупал на тумбочке шприц, взял его, потом положил обратно. Она говорила, тут легкая доза. Лучше оставить ее на потом.
Он услышал легкий шорох и быстро посмотрел в угол, ожидая увидеть подбирающегося к нему ползком полицейского, кровавое месиво лица и единственный карий глаз. Если бы не ты, я бы сидел сейчас дома перед телевизором, положив руку на колено жены.
Полицейского нет. Только неясная темная фигурка – возможно, плод воображения, но скорее крыса. Пол заставил себя расслабиться. Ему предстоит очень долгая ночь.
Он немного подремал и проснулся; корпус перекосился влево, и голова свесилась набок, как у заснувшего на улице пьяницы. Он выпрямился, и ноги тут же обругали его за это.
Он воспользовался судном. Мочиться было больно, и он с тревогой подумал, что мог подхватить инфекцию. Он сейчас так беспомощен. Беспомощен перед чем угодно. Он отставил судно в сторону и снова взял шприц.
Она сказала – легкая доза скополамина. Может, и так. А может, она зарядила его чем-нибудь покрепче. Например, тем, что она уже испробовала на таких, как Эрни Гоньяр или Королева Болифан.
Он улыбнулся. Да разве это было бы так уж плохо? Ответом послужил беззвучный вопль: НЕТ, ЧЕРТ ПОБЕРИ! Это было бы хорошо. Столбы уйдут. И отлив не настанет. Никогда.
С этой мыслью он нащупал пульсирующую жилу в левом бедре. Хотя ему никогда прежде не приходилось делать себе укол, он умело и даже с нетерпением ввел шприц под кожу.
Он не умер и не заснул. Боль исчезла, и он уплыл, почти потеряв связь с собственным телом, превратился в сгусток мысли, в воздушный шар, покачивающийся в воздухе на длинной нитке.
Ты стал Шахразадой для самого себя, подумал он и взглянул на жаровню для барбекю. Подумал о лучах, которыми марсиане поджигали Лондон.
Внезапно ему вспомнилась песенка диско, ее исполняла группа «Трампс»: Жги, бэби, жги и мамочку сожги…
Что-то мелькнуло в мозгу.
Какая-то идея.
И мамочку сожги…
Пол Шелдон спал.
Когда он проснулся, в погреб проникли пепельно-серые лучи рассвета. Огромная крыса сидела на оставленном Энни подносе, обвив тело хвостом, и грызла сыр.
Пол завопил, дернулся и тут же опять завопил – от боли, ударившей по ногам. Крыса исчезла.
Энни оставила ему несколько капсул. Он знал, что новрил не справится с этой болью, но все-таки это лучше, чем ничего.
Кроме того, больно тебе или нет, пора приступать к утренним занятиям, верно, Пол?
Он положил в рот две капсулы, запил их пепси и откинулся назад, морщась оттого, что заныли почки. Что-то там в них растет. И ладно. Замечательно.
Марсиане, подумал он. Марсианские машины смерти.
Он посмотрел туда, где стояла жаровня для барбекю, ожидая, что при утреннем свете она покажется ему обычной жаровней для барбекю. К его удивлению, она по-прежнему выглядела как придуманная Уэллсом шагающая машина, несущая разрушения.
У тебя была идея. Какая?
Откуда-то вернулась песенка «Трампс»:
Жги, бэби, жги и мамочку сожги…
Правда? Какую еще мамочку? Она даже свечки не оставила. И свои-то выхлопные газы поджечь нечем.
Сообщение из подсознания:
Тебе ничего не нужно жечь здесь. И сейчас.
Э-эй, так о чем мы толкуем, друг? Намекните хотя бы…
И тут идея пришла, пришла сразу, как приходят все действительно стоящие идеи – завершенная, полностью отделанная, недобро-прекрасная и абсолютно убедительная.
И мамочку сожги…
Он взглянул на жаровню, собираясь вновь испытать досаду от того, что он сделал, – что она заставила его сделать. И досада вернулась, но легкая и далекая; боль в почках хуже. Что она сказала вчера? Я всего лишь… убедила тебя избавиться от плохой книги и написать твою лучшую книгу…
Может быть, в этом и есть кое-что от правды. Может быть, он здорово переоценивал «Быстрые автомобили».
Твой ум просто старается исцелиться такими рассуждениями, зашептала часть его сознания. Если ты когда-нибудь выберешься отсюда, ты точно так же будешь убеждать себя, что тебе вообще не нужна левая ступня – стричь придется на пять ногтей меньше, только и всего. Сейчас умеют делать чудо-протезы. Нет, Пол, у тебя была чертовски хорошая книга и чертовски хорошая нога. Так что давай не будем себя обманывать.
Но более глубинный пласт его сознания подозревал, что как раз последнее рассуждение – самообман.
Не самообман, Пол. Говори правду. Не надо лгать себе. Ты – парень, который выдумывает истории, то есть лжет всем, и этот парень никогда не должен лгать себе. Это смешно, но это правда. Как только ты займешься таким дерьмом – все, сливай воду. Можешь зачехлять машинку и учиться на брокера или на кого угодно.
Так в чем же правда? Правда, если на то пошло, в том, что ему крайне неприятно, что в прессе критики все чаще и чаще характеризуют его как «популярного автора» (что в его понимании лишь на одну ступеньку – на одну маленькую ступеньку – выше «литературного поденщика»). Это никак не согласуется с его представлением о себе как о Серьезном Писателе, который выдает время от времени говенные романы лишь затем, чтобы заработать денег для (оркестр, туш!) НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ! Он ненавидел Мизери? В самом деле ненавидел? Если так, почему же он так легко сумел снова скользнуть в ее мир? Не просто легко; с наслаждением, как в теплую ванну с хорошей книгой в одной руке и кружкой холодного пива в другой. Возможно, он ненавидел ее только за то, что ее лицо на обложках книг привлекало куда больше внимания, чем фотографии автора, ее лицо отвлекало критиков, и они не замечали, что имеют дело с молодым Мейлером или Чивером[41] – имеют дело с тяжеловесом! И не стала ли в результате его «серьезная работа» превращаться в своего рода вопль? Посмотрите на меня! Посмотрите, как это превосходно написано! Эй, ребята! Здесь скользящая перспектива! Здесь интерлюдии! Поток сознания! Это моя НАСТОЯЩАЯ РАБОТА, слышите, козлы! Только ПОПРОБУЙТЕ от меня отвернуться! Только ПОПРОБУЙТЕ, гребаные щенки! Только ПОПРОБУЙТЕ отвернуться от моей НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ! Только ПОПРОБУЙТЕ, и я…
