Здесь находилась невидимая дверь в иной мир. И здесь был его призрак, как будто бы движущийся при быстром просмотре серии фотоснимков.
Благодаря долгой практике он с легкостью проехал между пачками бумаги и разбросанными на полу блокнотами, остановился у стены, на всякий случай прислушался, наклонился и поднял девятидюймовый кусок плинтуса. Примерно месяц назад он обнаружил, что в этом месте доска легко отходит от стены, а Энни, судя по тонкому слою пыли на этой доске (еще немного, и ты начнешь оставлять волосы для проверки, подумал он), не знала, что именно в этом месте в плинтусе есть изъян. За плинтусом имелось небольшое пространство, наполненное только комками пыли и мышиными экскрементами.
Пол поставил банку с горючей жидкостью в нишу и задвинул кусок плинтуса. В самый первый момент он испугался, что доска не встанет в точности на прежнее место (а у нее – о Боже! – дьявольски острые глаза!), но потом доска легко скользнула в проем.
Пол оценил результат, затем открыл блокнот и прошел в дверь, распахнувшуюся в бумажном листе.
Ничто не отвлекало его от работы в течение четырех часов. Три карандаша, которые Энни заточила для него, затупились, после чего он подкатился к кровати, забрался под одеяло и с легким сердцем заснул.
ГЛАВА 37
Руки Джеффри начинали затекать. Он стоял в тени хижины, принадлежащей вот уже пять минут «Прекрасному», владению М’Чиби. Он был похож на исхудавшего силача из цирка, а над его головой висело тело баронессы.
Когда он наконец решил, что никакие слова Езекии не смогут убедить М’Чиби покинуть хижину, до него донесся звук какого-то поспешного движения. Джеффри обернулся, и мускулы на его руках напряглись. Вождь М’Чиби был хранителем Огня, и в хижине у него горело больше сотни факелов, и каждый был покрыт толстым слоем тягучей смолы. Смола эта добывалась из местных низкорослых деревьев, и сами бурка называли ее «маслом для огня» или «маслом для огня и крови». Некоторые предметы назывались на языке бурка, как и на многих других примитивных языках, весьма уклончиво. Впрочем, как бы ни произносились названия этого вещества, ясно было, что в хижине имеется достаточно факелов, чтобы поджечь всю деревню; она вспыхнет, как чучело Гая Фокса[42], подумал Джеффри… если удастся убрать М’Чиби с дороги.
Не бойтесь его бить, босс Джеффри, сказал ему Езекия. М’Чиби, он первый выходит, он хранитель Огня. А Езекия второй выходит. Так вы не ждите! Разбейте башку этого щенка, только быстро!
И все же, несмотря на острую боль в руках, Джеффри заколебался, когда услышал, что они приближаются. Предполо
Карандаш замер на середине слова, потому что Пол услышал приближающийся звук мотора. Он сам удивился собственному спокойствию; самым сильным чувством было легкое раздражение от того, что его прервали, когда карандаш летал по бумаге, как бабочка, и жалил, как пчела. Из коридора донеслось дробное цоканье каблуков Энни.
– Отъезжай от окна. – Лицо ее было напряженным и хмурым. На плече висела незастегнутая сумка цвета хаки. – Чтобы тебя не заме…
Она умолкла, увидев, что Пол уже откатился от окна. Она проверила, не остались ли на подоконнике какие-либо его вещи, затем кивнула.
– Полиция штата, – пояснила она. Несмотря на тревогу, она держала себя в руках. Ей ничего не стоит опустить правую руку в сумку. – Пол, будешь хорошим?
– Да, – ответил он.
Ее взгляд впился в его лицо.
– Я поверю тебе, – сказала она, повернулась и вышла, закрыв за собой дверь, но не потрудившись запереть ее.
Ровное сонное гудение двигателя «Плимута-442», очень характерное для таких машин, доносилось теперь с подъездной дорожки. Пол услышал, как хлопнула дверь кухни, и подкатился к окну так, чтобы остаться незамеченным, а самому иметь возможность наблюдать. Машина подъехала к Энни, и двигатель затих. Водитель вышел из машины. Стоял он почти на том же месте, где стоял молодой патрульный, произнося четыре последних слова в своей жизни… Но на этом параллели заканчивались. Тот полицейский был хилым парнишкой, ему только-только исполнилось двадцать, новичок, которому поручили распутывать дерьмовое дело – идти по остывшему следу какого-то, хрен его знает, писателя, который разбил машину, а потом либо уполз в лес умирать, либо торжествующе удалился от суеты этого мира.
Мужчине, только что сидевшему за рулем «плимута», было около сорока, как говорится, косая сажень в плечах. Квадратное его лицо было словно высечено из цельного куска гранита, и возле глаз и уголков рта скульптор провел несколько тонких линий. Энни – крупная женщина, но рядом с этим парнем она показалась Полу почти маленькой.
И еще кое-что не так, как в прошлый раз. Полицейский, которого убила Энни, приехал один. А сейчас с переднего сиденья «плимута» выбрался невысокий длинноволосый блондин в штатском. Давид и Голиаф, подумал Пол. Матт и Джефф. Господи.
Человек в штатском переминался с ноги на ногу. Лицо его казалось старым, измученным, он как будто засыпал… но совсем другое впечатление производили глаза. Глаза его бодрствовали, глядя во все стороны одновременно. Пол решил, что этот человек будет действовать быстро.
Они встали так, что Энни оказалась между ними. Она что-то говорила, сначала снизу вверх – Голиафу, затем, повернув голову, сверху вниз – отвечая Давиду. Пол подумал: что произойдет, если он опять разобьет окно и опять позовет на помощь? Наверное, решил он, восемь шансов из десяти за то, что они ее схватят. Конечно, у нее хорошая реакция, но великан вопреки своим габаритам как будто должен реагировать еще быстрее. К тому же он силен, он голыми руками вырвал бы из земли дерево средних размеров. Расслабленность человека в штатском может быть столь же намеренно обманчивой, как и его сонный вид. Пол полагал, что они справятся с ней… Правда, она готова к тому, к чему они не готовы. В этом ее преимущество.
Спортивная куртка Давида. Она застегнута, несмотря на знойный день. Если Энни вначале выстрелит в Голиафа, то вполне может успеть влепить пулю и Давиду, прежде чем тот расстегнет свою проклятую куртку и достанет пистолет. Застегнутая куртка служит лучшим доказательством правоты Энни: пока они заняты всего лишь рутинной проверкой.
Пока.
Тебе известно, что его убила не я. Его убил ты. Если бы ты держал рот на замке, я спровадила бы его. Сейчас он был бы жив…
Верит ли он в это? Нет, конечно же, нет. И все же у него мелькнуло острое, болезненное чувство вины. Должен ли он держать рот на замке лишь потому, что есть два шанса из десяти, что она одолеет их, если он откроет рот?
