Павел попятился. Мысли путались, в голове звенело. Он отступал, и за ним, как прилив, возвращались на свои места странные обитатели этого дикого мира. Вскоре внутренности барака окончательно скрылись в дымке, на смену ей пришла освежающая тьма.
Но в ушах продолжали звучать эти настойчивые мольбы-приказы:
Услышь нас!
Пошли нам!
Сделай для нас!
Он стоял перед бараком, тяжело дыша, шатаясь, не в силах сделать ни шагу. Понимание, которого он достиг там, внутри, покинуло, оставив лишь намеки на что-то отвратительное, страшное, нечеловеческое.
Свежий ночной ветерок немного привел в чувство. Павел заставил себя повернуться спиной к проклятому бараку. Но облегчения это ему не принесло.
Другое создание его же рук предстало перед глазами. Подсвеченное звездами и половинкой луны здание крематория.
Павел издал нечленораздельный звук – то ли вой, то ли хрип. Медленно, тяжело ступая, зашагал по сухой земле в сторону массивного угрюмого силуэта.
Крематорий смотрит пустыми глазницами, сверху, надменно, вроде бы даже презрительно. Дверь разверзлась жадной пастью, оттуда выкатился бетонный язык дорожки. И труба – словно тупой обломанный рог…
Игры кончились. Безумное развлечение стало самым обыкновенным безумием.
– Я убью тебя… – прохрипел Павел. – Снесу, сравняю с землей. Будто ничего и не было…
Глазницы окон осветились изнутри синеватым пламенем газовых горелок, из рога посыпались кровавые искры. Пасть полыхнула алым, и адский жар заставил отшатнуться, прикрыть лицо руками.
– Ты не сделаешь этого… – утробно прорычал крематорий. – Я нужен тебе…
– Ты мне не нужен! – орал Павел. – Все, кончились игры! Все! Все!
Вой и скрежет в ответ. Нет, это смех – знакомый смех. Так издевался Переходящий дорогу.
– Я нужен тебе. Подумай…
– Заткнись!
– …подумай, как следует – зачем?
– Ты не можешь говорить! Ты всего лишь груда кирпичей!
Лишь тот же леденящий душу смех в ответ и дождь из веселых сверкающих искр.
– Я снесу тебя, – бормотал Павел, озираясь. – Я тебя убью!
Вот! Лопата! На, на, получай! Смеешься?! Конечно, что тебе – лопата?
…Мотор надсадно завыл – нога сорвалась со сцепления, упала на газ. Табун взбесивших лошадей под красным капотом истошно взревел, дернув машину вперед.
Посмотрим, что ты скажешь на это?!
Удар. Будто кувалдой по голове.
Тихо сдуваются подушки.
И медленное отрезвление.
Проклятье! Что это было?! Галлюцинации, видения? Неужто он окончательно съехал с катушек?!
Дрожащей рукой нашарил в раскореженных недрах салона фляжку. Лучше предстать перед охраной и доктором мертвецки пьяным, чем объяснять им, почему он решил снести говорящий крематорий при помощи верного «Феррари»…
Все, что мы жаждем больше всего на свете, приходит слишком поздно. Вот она, Настя, рядом. Он чувствует ее тепло, слышит ее дыхание. Где это было тогда, когда все виделось всего лишь игрой – злой, жестокой, но просто игрой? Она рядом, можно забыться, хоть ненадолго, ощутить радость от своей победы.
Но все мысли – там, в кошмарном, смердящем, пузырящемся человеческой жижей котле.
Массовка. Она вертит им как хочет. Можно ли игнорировать ее волю? Поступить так, как хочется ему, Хозяину?
Нет.
Там, глубине этого человечника готовится очередная жертва – во имя его, его жизни. И только ей, массовке, решать – стоит ли продлять существование Хозяина за счет одного из статистов?
А теперь, когда стал понятен этот страшный, постыдный, мерзкий механизм продления жизни – жить хотелось с еще большей силой! Вот, вот в чем вся хитрость, подлый, чудовищный юмор Переходящего дорогу! Поманить жизнью, радостью бытия – и развернуть перед носом прайс с расценками на оставшиеся годы, дни, часы…
– Что с тобой? – тихо спросила Настя.
Как ей ответить? Что сказать в эти чистые глаза, когда хочется лишь рыдать и выть, закрыв голову подушкой?!
– Ничего, – сказал Павел и улыбнулся. – Думаю, как покончить со всем этим.
– Правда? – Настя осторожно заглянула Павлу в глаза. – Это было бы…
– Ничего не говори, – Павел прикрыл ей рот ладонью.
Нельзя говорить об этом. Табу. Любой разговор неизменно ведет в пропасть. Надо молчать. Есть вещи, о которых можно только молчать. Или кричать во всю глотку.
– Ты должна уйти, – сказал Павел. – Тебя вывезут из лагеря. Ты свободна. Как я и обещал.
Настя помолчала. И Павел уже знал, что она скажет.
– Никуда я не уеду. Теперь уже некуда.
Павел мысленно повторил последнюю фразу.
«Теперь уже некуда».
Все так. Некуда.
Все возвращалось туда, откуда и началось.
В тупик.
Наверное, ему что-то вкололи. Такое, что легко развязывает язык. Наверное, он что-то говорил. Возможно, говорил много, и наверняка наболтал лишнего. Одно утешает: слова посредника таковы, что отделить правду от вымысла в них непросто.
Артемий прикинул, какую чушь мог нести, и как это воспринимали те, кто вытягивал из него информацию – и хихикнул, представляя их вытянувшиеся лица.
Однако… Разве в наших доблестных «органах» принято колоть на дознании? Нет, не в том смысле – «колоть», чтобы допрашиваемый «раскалывался» и начинал излагать правду-матку. А колоть буквально – всякой химией? Или же существуют секретные циркуляры, в которых сказано – кого и при каких обстоятельствах можно подвергать воздействию сильнодействующих препаратов?
Или дело не в циркулярах, а в банальной цене вопроса?
Артемий хихикал, и сам понимал, что хихиканье это не здоровое. Во-первых, нет причин для веселья. Во-вторых, он никак не мог понять, где находится.
Какое-то серое пространство – ни верха, ни низа, мечущиеся темные тени, глухие невразумительные звуки. Что-то все это напоминает, только – что именно?
Звуки становятся громче, тени – четче. И приходит догадка.
– Я в мире духов, да? – спросил Артемий.
Тени замедлили свой беспорядочный бег, и в низком тягучем звуке послышалась утвердительная нотка.
– Значит, этот укол, вроде как тот порошок из мухоморов? Забавно, надо запомнить… – Артемий нервно хихикал, но в сознании уже зарождалось беспокойство.
С какой это стати его занесло в мир духов? Что это значит?
А серое пространство вокруг, между тем, сгустилось, оформилось, приобрело знакомые очертания.
Кабинет Ястребова! А вот и он сам – за столом, склонившийся над грудой каких-то бумаг… Да это ж его папка!
Странности все не кончались: Ястребов сидел неподвижно, будто превратившись в полномасштабную картинку.
– Что за черт… – Артемий поморгал, потрогал виски.
Что-то не так в ощущениях. Что-то не так…
Скрипнула дверь, кто-то вошел.
