Наконец фигура вступила в полосу света. Это был мужчина — высокий, с длинными черными волосами, демоническим лицом и насмешливым, гипнотическим взглядом. Он был в белом костюме-тройке и зеленых перчатках.
Подняв руку, он приложил указательный палец к брови в знак приветствия.
Констебль почтительно кивнул и отсалютовал своему хозяину.
Затем он развернулся и покатил прочь. Вскоре его машина исчезла в белесой мгле.
Яго заложил руки за спину и как ни в чем не бывало зашагал к дому.
Шторм, как прежде, стоял у окна, вглядываясь в ночь. Он рассеянно застегнул рубашку, заправил ее в брюки. Снова и снова он спрашивал себя: существует ли на свете такая вещь как благодать? Возможно, думал он. Возможно, то, что он чувствовал в этот самый отрезок времени, и было снизошедшей на него благодатью, тем, что верующие люди называют милостью Божией. Как знать? «Я люблю тебя, Ричард. Тебе пора ложиться спать». Для него это было как снег на голову. Как гром среди ясного неба. Черт побери, да он просто не заслужил ничего подобного.
Рваные облака и клочья тумана, заслоняя луну, отбрасывали призрачные тени на стены старинного аббатства, на каменную ограду, на покосившиеся надгробия. «Готовая декорация, — думал Шторм. — Вот где надо снимать кино. Настоящий мистический триллер». Эй, может, ему еще отпущено немного времени? Может, собрать съемочную группу прямо здесь, в Англии, да и снять «Черную Энни», классическую одночасовку для местного телевидения…
Взглянув чуть правее, он увидел отражение Софии. На ночном столике горела лампа. София сидела на кровати и застегивала блузку. Опустив голову — так, что волосы ниспадали каскадом, — она мечтательно улыбалась. От этой улыбки сердце Шторма исполнилось ликованием. Его губы еще помнили вкус ее груди, пальцы помнили, как дрожали ее плечи, в ушах его до сих пор стоял ее последний крик — крик экстаза.
— Итак, мистер Шторм, — вполголоса произнесла София, — вы, решительно, вскружили мне голову. Я просто забыла, где нахожусь. Надеюсь, вы счастливы?
Шторм усмехнулся. Счастлив ли он? Возможно. У него есть отличная декорация, у него есть женщина, на душе у него тепло и радостно — как у камина. Только вот легкая слабость в левой руке — еще не боль, но предвосхищение колющей боли в виске. Кто знает? Что, если ему уже достаточно отпущено счастья, и теперь он со спокойным сердцем может выписываться из отеля под названием «Жизнь», прихватив с собой — как украденное полотенце — эту самую благодать Божию? Кто знает? А вдруг у него еще есть шанс — какая-нибудь операция, страшная средневековая пытка с использованием экспериментальной техники, кажется, что-то подобное делают в Балтиморе, — хотя бы один шанс из ста. «Эй, старина, а не ухватиться ли тебе за этот единственный шанс — учитывая, что на твоей стороне благодать Божия?»
На мгновение перед глазами у него повисла серая пелена, и ему показалось, что слабость в руке вот-вот растечется по всему телу. Но это ощущение тут же прошло. Его переполняли эмоции. Он уже хотел обернуться и, не стыдясь навернувшихся на глаза слез, сказать Софии, что жизнь для него теперь заключена именно в ней, что она вкус жизни и что он уже забыл — или никогда не знал, — какой сладостной, какой невыразимо сладостной может быть эта жизнь.
Он уже хотел обернуться, как вдруг за окном появилось нечто, что поражало воображение и что отказывался воспринимать рассудок.
Шторм остолбенел. Рот у него непроизвольно открылся, и он вперил взгляд в темноту, словно перед ним был занавес с щелкой, сквозь которую взору открывался потусторонний мир.
Сквозь дымку тумана он увидел — да, в этом не могло быть сомнений — окутанную призрачным лунным сиянием фигуру, черную, как сама ночь, как отрицание всего сущего. Фигура была высокая. Голова опущена, будто в молитве. Лицо закрывал то ли капюшон, то ли свисающие из-под капюшона длинные волосы. Медленно, с царственным величием, фигура ступала меж каменных надгробий.
Шторм не верил своим глазам. Он прижался носом к стеклу. Чувство счастливого благополучия мгновенно улетучилось. У него кружилась голова, мозг был словно парализован, члены одеревенели. «Это не галлюцинации, нет, — думал он. — Я действительно вижу это». И это — призрачное, как фантом — плыло сквозь туман в сторону кладбищенской ограды.
Шторм не спускал глаз со странной фигуры. Он не мог шелохнуться, не мог говорить — ему казалось, он даже не может дышать. Ноги стали ватными.
— Мать честная, — выдохнул он наконец.
— О чем ты? — спросила София.
Шторм не ответил. «Все-таки галлюцинация», — пронеслось у него в мозгу. Однако галлюцинация не кончалась. Скорбная тень с безжизненной грацией миновала погост, достигла развалин церкви…
И там, у полуразрушенной ограды — перед тем самым склепом, где останавливался Шторм, — фантасмагорическая фигура так же величественно и неспешно, с той же грацией, начала уходить под землю. Все ниже и ниже, пока на поверхности не осталась одна голова.
А потом все — все! — исчезло.
Шторм моргнул. У него подгибались колени. Он обливался холодным потом. Глюки. Точно. Иного объяснения быть не может. За окном виднелись теперь только гонимые ветром клочья тумана, черные руины аббатства, луна в разрывах облаков. Занавес закрылся. За окном была ночь.
Из груди Шторма вырвался смешок.
— Нет, — сказал он. — Нет.
Бежали секунды, а он все никак не мог сдвинуться с места. Точно загипнотизированный, он все смотрел и смотрел в ночь, как будто перед глазами у него все еще плыла загадочная фигура.
Тишину разорвал сдавленный крик Софии.
— О Боже, Ричард, ты слышишь?
Усилием воли Шторм оторвался от окна и обернулся. Увидев лицо Софии, он почувствовал, что волосы у него встают дыбом.
София, стоя у кровати, судорожно цеплялась за столбик балдахина. В глазах ее застыли испуг и мольба.
— Ты слышишь? — повторила она. — Ричард, опять… опять. Ричард, ты слышишь? Боже мой, да что же это?
Ричард потерянно улыбнулся. Ему приходилось слышать рассказы о том, что люди иногда грезят наяву, но сам он никогда не испытывал ничего подобного. Теперь он понимал, что это такое. Мысли его путались, ноги отказывались служить ему, возникло тошнотворное ощущение нереальности происходящего.
Да, он слышал. Он тоже слышал. Звук проникал сквозь стены, лился откуда-то сверху, сбоку.
Тук-тук. Тук-тук.
Шторм тряхнул головой, будто ожидая, что наваждение рассеется само собой.
— Вот чего ты так и не сказала мне. — Собственный голос доносился до него словно из-под земли. — Вот чего не хватало. Ты никогда не рассказывала, откуда взялся этот звук.
