Затем, пару недель спустя — или, может, немного больше, — я получил по электронной почте письмо от Луры. В нем говорилось, что она — ученый и работает в том же университете, что Лахири. Но ее заинтриговало название моего доклада. И сам доклад очень понравился. Теперь она хочет со мной встретиться.
Я тогда подумал: две возможности заняться сексом за один месяц?
А потом понял, что, как обычно, одна из этих возможностей — моя аспирантка (пусть пока только потенциальная), а вторая — немолодая женщина.
Или нет, не так: немолодой тут как раз я. И отдаю себе отчет в том, что они не могут на самом деле хотеть меня — теперь-то уж точно не могут. Хотя ведь Дани-то хотела. Блэнд Дани меня хотела. Мы виделись тогда в последний раз: я стоял без рубашки, с седыми волосами, нелепо сверкающими в свете ярких офисных ламп, а Блэнд Дани, самая слабая студентка курса, говорила мне: «Я хочу увидеть вас» — и затуманенными глазами смотрела вниз, на мои брюки. Конечно, говоря «вас», она имела в виду мой член. Что это, интересно, за манера такая у женщин? «Я хочу, чтобы ты вошел в меня». Да нет же. Ты хочешь, чтобы в тебя вошел только мой член, и тебе, в общем-то, нет дела до прикрепленного к нему куска плоти — мужчины с мозгами, который никогда в тебя не «войдет» и которого ты никогда не сможешь понять. Вообще-то предполагалось, что это будет дополнительное занятие. Я предложил завязать ей глаза — не потому, что меня это заводит, а потому, что не хотел, чтобы она меня видела. Конечно же, ничем хорошим это не кончилось. Хотя что плохого в том, чтобы не видеть? Ведь тогда все это — почти то же самое, что фантазия, и, возможно, даже не противоречит университетскому уставу. Но она тем не менее пригрозила подать на меня жалобу после того, как я (в буквальном смысле) перестал ее видеть. Ведь я ее даже не хотел: она была похожа на большой кусок подтаявшего масла.
Я назначил Луре встречу в кафе одной из лондонских галерей. Она сказала нечто такое, от чего я едва не лишился дара речи. У нее был экземпляр «Наваждения» — возможно, единственный экземпляр, о существовании которого известно, то есть тот, который хранился в Германии. Вот, собственно, из-за чего она пришла послушать мое выступление. Книга принадлежала раньше ее отцу. Она рассказала, что его одним из первых ученых привлекли к разработке теории квантовой механики. Она определенно не хотела говорить о нем слишком много, рассказала только самое важное: что он был современником Эрвина Шрёдингера и Нильса Бора, но отказался последовать за многочисленными еврейскими физиками, которые отправились из Европы в Америку конструировать атомную бомбу и участвовать в других не менее дьявольских проектах. Вместо этого он остался в своем университете и продолжил возводить свою сногсшибательную теорию, подробности которой ныне утеряны. За неделю до того, как его отправили в концлагерь, отец Луры сделал заметку в своем дневнике о «Наваждении». Он был чрезвычайно взволнован тем, что заказал себе в Лондоне эту книгу, так как, по его предположениям, речь шла чуть ли не о последнем из сохранившихся экземпляров. В одной из его последних дневниковых записей говорится о предположительном «Проклятии Мистера Y». Лура была потрясена — и вместе с тем заинтригована, — когда увидела название моего доклада. Она рассказала, что больше никогда и нигде, кроме дневника отца, не встречала этой фразы.
Все это она рассказала мне, ни разу не изменившись в лице. Правда, она беспрестанно поправляла рукой волосы и делала долгие перерывы между отдельными частями рассказа. Затем, когда нам наконец принесли кофе, она оставила волосы в покое и принялась за ручку чашки, вертя ее взад и вперед и просовывая внутрь свой тонкий палец.
— Вот так, — сказала она. — Я подумала, что вам будет интересно узнать кое-какие подробности из жизни книги — или, по крайней мере, этого конкретного экземпляра.
— Я вам очень благодарен, — ответил я. — Большое спасибо, что не пожалели времени, чтобы прийти и рассказать мне все это.
По ее глазам можно было подумать, что сейчас она улыбнется, но нет, улыбки не последовало.
— Эта книга очень много значила для моего отца, — сказала она.
Я не знал, что на это ответить, и поэтому просто спросил:
— А вы ее прочли?
— Нет. — Она помотала головой. — Но знаю, что она очень ценная — не зря ведь меня уговаривают ее продать.
— А вы не продаете?
— Нет.
— Почему?
Она вздохнула:
— Я ненавижу ее от всей души, но продать не могу. Я не продала ни одной из папиных книг. К тому же мне не слишком нравятся люди, которые хотят ее купить. В последнее время они ведут себя несколько угрожающе. Но только что они могут поделать, если книга хранится в банковской ячейке? Может, конечно, они планируют ограбление? — На этот раз она все-таки улыбнулась. — Если честно, боюсь, у них ничего не получится.
— Кто они такие?
Она пожала плечами и отхлебнула из чашки cafe crème.
— Американцы.
Повисла долгая пауза, после которой она сказала:
— В общем… Мне кажется, вам было бы интересно на нее взглянуть. Я угадала?
— Вы серьезно? — Думаю, я был похож на мальчишку, которому предложили полистать чужую коллекцию редких комиксов. Но я ничего не мог с собой поделать. — В том смысле, что…
— Ну конечно серьезно. Ведь для вас она представляет интеллектуальную ценность — это очевидно. Отец наверняка одобрил бы такое мое решение — уже хотя бы из-за этого я хочу ее вам показать.
— Вы показывали ее кому-нибудь еще?
— Нет. Я сама видела ее несколько раз, но не смогла к ней даже прикоснуться…
— Почему?
Она посмотрела на скатерть. Рядом с ее блюдцем лежала крошечная крупинка коричневого сахара, и она раздавила ее пальцем. А потом снова посмотрела на меня и слабо рассмеялась.
— Видно, дело в семейном суеверии? — Смех сжался до вздоха. — Я занимаюсь наукой и, конечно, понимаю, что отца убил Гитлер, а не какая-то там проклятая книга. И все же… Они схватили его ровно на следующий день после того, как она оказалась у него. Последнее, что он сделал, находясь на свободе, — это положил ее в банковское хранилище.
Мы поговорили еще немного. Она рассказала, что через месяц собирается в Германию, и пригласила меня съездить с ней туда на несколько дней. Конечно же, мне хотелось поехать: увидеть книгу, прикоснуться к книге. Но я придумал какие-то вежливые возражения — ведь не хочет же она снова ворошить в памяти все эти воспоминания? И чтобы совершенно чужой человек вмешивался в их семейные дела, и так далее, и тому подобное, — но она вежливо отмела все мои возражения, на что я, собственно, и надеялся. И вот я поехал с ней. Неделя, как начался семестр, и я радовался, что можно провести несколько дней подальше от всех этих административных хлопот, электронных писем и собраний. Дома я только и делаю, что работаю, и давным-давно не устраивал себе нормальных каникул. В четверг вечером мы посмотрели какую-то абсурдную пьесу, а в пятницу отправились в банк. Лето еще не кончилось, но в воздухе витала какая-то серая сырость, и казалось, дома и деревья вокруг нас мягко обволакивают друг друга. Едва я взял книгу в руки, Лура отвела глаза в сторону и почти сразу сказала:
