— Моя мать играла на фортепьяно… Оказывается, я помню. Она играла не так, как вы… Её пальцы спотыкались. Но мне всё равно очень нравилось…
— Штернберг отодвинул свою тарелку и принялся смотреть, как она ест — одурманенная вкусами и запахами, изумлённая той памятью, что проснулась в её руках, уверенно управляющихся с элегантным столовым серебром. Дана быстро распробовала вино, но после первого же бокала её так повело, что Штернберг счёл за лучшее отставить подальше и бокал, и бутылку. Девушка смотрела на него с растерянной улыбкой, блестели дивные зелёные глаза в густых ресницах, блестели раскрасневшиеся от вина влажные губы, и Штернберг со сладостным содроганием подумал, что легко сумеет споить ей ещё пару-другую бокалов, а затем запросто подсесть к ней, вволю её полапать и задушить поцелуями. И пока он, стыдясь себя, мысленно обмусоливал эту заманчивую возможность, Дана отставила пустую тарелку и устремила выразительный взгляд на его, нетронутую. Штернберг молча передвинул девушке свою порцию. Дана с виноватым видом проглотила и её.
Уничтожив вскоре весь его ужин, Дана очнулась от гастрономического транса и выглядела не столько довольной, сколько встревоженной.
— Доктор Штернберг, скажите честно: зачем вы всё это для меня делаете?
— Что именно?
— Ну, всё — уроки, музыка, да ещё вот и кормёжка…
— А как вы думаете? — внутренне холодея, спросил Штернберг. Если она всё-таки ощутила что-то подозрительное — с помощью тех самых психометрических навыков, которые он же в ней и развил, — лучше выяснить это сразу.
— Я думаю, просто-напросто от страшной скуки… Вам надоело жить по уставу, вам надоели ваши эсэсовцы, от них только и слышишь: «Яволь!» Вот вы и придумали прививать науки этим… «асоциальным элементам», я правильно выражаюсь? Хоть какое-то разнообразие. Верно?
— Абсолютно верно, — серьёзно подтвердил Штернберг и со вздохом посмотрел на часы. — Вот теперь вам действительно пора идти, чтобы не опоздать на поверку.
Обратно возвращались тем же путём, в полном молчании. Лишь когда Штернберг повернулся, чтобы уйти, Дана вдруг произнесла:
— Почему вы не сказали мне, что я ошибаюсь?
— Вы нисколько не ошибаетесь, — преувеличенно спокойно ответил Штернберг. — Вы действительно правы.
— А если я вам не верю?
— А, собственно, отчего вы мне не верите?.. Хотите, я докажу вам вашу правоту? — Штернберг быстро повёл озадаченную ученицу в тёмную галерею, тянувшуюся вдоль монастырского двора, заполненного сейчас курсантами и эсэсовцами. Странная запальчивость девушки наполнила его звонкой дрожью. Остановившись за массивной колонной в укрытии густого мрака, они вместе стали наблюдать за лениво растягивавшейся в шеренгу толпой.
— Сейчас вы сами всё увидите, — тихо сказал Штернберг, — и вы всё поймёте. Просто стойте на месте. И смотрите вот на них.
Дана принялась прилежно разглядывать курсантов и охранников, Штернберг, зайдя сзади, осторожно приложил изнывающие, предательски дрожащие пальцы к её нежным тёплым вискам и прикрыл глаза, приказав себе ни о чём не думать. Сознание мгновенно до отказа заполнили ощущения, эмоции и мысли толпившихся во дворе людей. Стоявший поблизости детина с автоматом на груди маялся от несварения желудка и клял про себя съеденную в обед фасоль, негодяя-повара и весь белый свет. Другой парень, подальше, думал о своём отце, погибшем под Шербуром, и ему тяжело было стоять, больно было смотреть на невыносимо яркое небо. Ещё один эсэсовец, находившийся в пределах ментальной досягаемости, вожделел запрятанную в казарме бутыль шнапса и одновременно ревновал к кому-то свою подружку. Многие курсанты беспокоились о предстоящих экзаменах и о своём дальнейшем, очень размытом будущем. Некоторые женщины думали о своих детях, которых могли видеть только по выходным. Две девушки в строю шёпотом обсуждали россказни о таинственном списке на распределение, который якобы уже лежал на столе главы школы, — среди курсантов ходили панические слухи о том, что часть выпускников направят в Восточную Пруссию, а то и в генерал-губернаторство, а предсказательницы поговаривали, что туда придут русские и всем фашистским прихвостням устроят второй Равенсбрюк. Несколько курсанток ещё во время ужина с раздражением заметили отсутствие Даны и собирались учинить ей форменный допрос. Заметила это и фрау Керн; она жалела девушку.
Сбрасывая воспринимаемое в чужое сознание, Штернберг чувствовал себя чем-то вроде громоотвода ментального мира, по которому проходит разряд огромной мощности, и очень скоро в изнеможении отступил назад, опустив руки. Дана, немного придя в себя от оглушающих впечатлений, обернулась с непритворным ужасом в глазах:
— Значит, вы вот так каждого и слышите? Каждого человека?
Штернберг молча развёл руками.
— Постоянно?! И как давно у вас такое?..
— Сколько я себя помню, всегда было.
— Так вот почему про вас рассказывают, будто вы всё про всех знаете… А я не верила… — Дана уставилась на него во все глаза. — Господи, да как же вы живёте?
— Да вот так и живу, — нехотя ответил Штернберг.
— А про меня, выходит, вы тоже всё знаете? — не своим голосом произнесла Дана.
— Нет, — быстро ответил Штернберг. — Именно о таких случаях, как ваш, я и хотел поговорить. Изредка встречаются люди, перед которыми дар телепата ровным счётом ничего не значит. Сознание у них защищено настолько хорошо, что их мысли невозможно прочесть. Вам, Дана, повезло принадлежать именно к такой категории людей. Я хочу, чтобы вы это знали. Про вас мне известно не больше, чем вы сами рассказали. Именно поэтому ваше общество для меня и впрямь в своём роде лекарство от скуки, вы понимаете?..
Дана кивнула, не сводя с него немигающих глаз.
— Ладно, на сегодня более чем достаточно. — Штернберг слегка подтолкнул в спину остолбеневшую девушку. — Сейчас начнётся перекличка. Идите скорее, не то у вас будут неприятности.
* * *
Вернувшись в своё холодное жилище, ещё хранившее в сухом воздухе неощутимый след присутствия гостьи, Штернберг поставил на стол посреди неубранной посуды бутылку коньяка, после чего взгромоздился на стул, ещё недавно принявший тепло стройных девичьих бёдер, налил тяжёлую густо-янтарную жидкость в винный бокал, из которого драгоценная ученица пила прозрачную амброзию, и поднёс его к губам. Это было как глубокий поцелуй. Он потягивал коньяк и размышлял о том, что теперь-то, после демонстрации своего фантастического дара, точно не выйдет у бедной девчонки из головы. Как она после этого на него посмотрела… А ведь ей меня, кажется, жалко, подумал он с пронзительным удовольствием. Ну да, позёрство. Но зато насколько эффектно… Нет, впредь следует сохранять дистанцию.
