Мюнхен — Берлин
13–14 июля 1944 года
В самом конце июня Штернберг позволил себе две недели отпуска, вполне оправданного, поскольку его истерзанная суккубами наружность заставляла коллег подозревать, что он пристрастился к морфию (а Валленштайн, передавая ему запись беседы Мёльдерса с каким-то промышленником насчёт оказания подотделом чёрной магии нелегальных услуг, прямо в лоб залепил: «Выбирай одно из двух — либо тебя снова возили на экскурсию в „кацет“, либо ты наконец-то втрескался по уши», — и Штернбергу пришлось задействовать все запасы своей иронии, ядовитой, как синильная кислота, чтобы разубедить проницательного заместителя). По возвращении из Швейцарии Штернберга ждали три значительные новости: первая — крайне неприятная, но давно ожидаемая, вторая — просто неприятная, но весьма неожиданная, и третья, из-за которой он, по правде сказать, едва не забыл не только о первых двух, но и вообще о чём бы то ни было.
Первая новость заключалась в том, что Мёльдерс, по-прежнему — полновластный начальник оккультного отдела, лично заявил Штернбергу о намерении посетить школу «Цет» в двадцатых числах июля, сразу после выпускных испытаний, и подобрать квалифицированных помощников для своих чернокнижников. При этом он не стал скрывать, что новые специалисты-«неарийцы» будут незамедлительно задействованы в неких особо опасных испытаниях. Штернберг, сохраняя совершенное внешнее спокойствие, улыбнулся холодно-глумливо:
— Разумеется, штандартенфюрер. Прикажете упаковать заранее партию самых жизнестойких?
— Не утруждайте себя, юноша, — Мёльдерс растянул безгубый, подобный узкой чёрной щели рот в ответной ухмылке. — Я сам проведу необходимый отбор.
Попади бывшие заключённые в распоряжение стервятника, их уже можно будет считать покойниками. Наверняка Мёльдерс определит их на испытания своего «Чёрного вихря», превращающего неудачливых экспериментаторов в бурую слизь. Или, например, так называемого «генератора невидимости» — спроектированного по заказу кригсмарине устройства, управляемого сенситивом и питающегося от его тонкой энергии, как от аккумулятора — но это ещё не страшно; страшно, когда с экспериментальным прибором случаются аварии — тогда изломанного искривлённым пространством оператора вытаскивают из кабины уже мало похожим на человека: цельный, нетронутый скелет как попало выпирает из мягкой плоти, словно каркас из глиняной скульптуры. Или чего стоит некромантская возня с трупами немецких солдат, которых Мёльдерс намеревался вновь отправить на фронт нечувствительной к боли нежитью. Существовали и иные подобные разработки, о сути которых Штернберг не знал и знать не хотел. Бросать своих курсантов в глубокий котёл зловонной кухни чёрных магов он категорически не желал. Это было бы настоящим предательством. Он, видите ли, обещал своим ученикам хорошее будущее. Он всё ещё надеялся сдержать обещание.
Самым действенным приёмом было бы прямо сейчас поехать к Гиммлеру и выложить ему на стол все компрометирующие Мёльдерса материалы. Останавливало лишь одно, но очень существенное обстоятельство: материалам явно не хватало веса. Связи главного оккультиста с заграницей пока так и остались недоказанными, и от всех подозрений Мёльдерс легко сумел бы отмыться, а оказание магических услуг в обход кассы «Аненэрбе», но внутри рейха могло бы, учитывая всяческие заслуги стервятника, потянуть разве что на понижение падальщика в должности. Последнее, конечно, решило бы некоторые проблемы, но создало бы такую мину замедленного действия под самым боком, что лучше вовсе об этом не думать… Штернберг не раз задавался вопросом: если бы представился шанс самому, лично, застрелить трупоеда — как это было бы? Дрогнул бы палец на спусковом крючке? «Что ж вы медлите, стреляйте, юноша…» — и гадская ухмылка. Ну а если бы отдать приказ о расстреле выродка? Мёльдерс в осквернённом, с содранными знаками различия мундире, спокойно ждёт у стены, презрительно скалится: «Самому-то слабо, юноша?..» А если в концлагерь отправить? Но в чём таком ещё обвинить бы этого заслуженного наци, чтоб уж точно не отвертелся? С изменой родине пока не вышло, жаль. Женить его, что ли, на еврейке, предварительно опоив…
Новость номер два была как лохань холодных помоев в лицо: вроде и вреда никакого, а мерзко до судорог. Глава СС решил лично подыскать своему молодому магу достойную арийскую супругу, дабы та добросовестно нарожала рейху целую дивизию богочеловеков со сверхспособностями. Едва Штернберг вернулся из отпуска, как рейхсфюрер вызвал его к себе, чтобы обсудить именно это, якобы не терпящее отлагательств дело. Штернберг же отправился к шефу, намереваясь обсудить куда более серьёзные вопросы — и одновременно мучаясь сомнениями, стоит ли касаться их хоть единым словом.
Накануне он выслушал доклад оберастральфлигера Ройтера, который со своей группой по поручению гестапо уже около двух месяцев вёл астральную слежку за генералами и политиками, строившими планы государственного переворота. Ещё до начала сотрудничества с тайной полицией Ройтер получил от своего начальства определённые инструкции и сообщал гестаповцам далеко не всё из того, что видел; то, о чём умалчивал, он теперь выложил Штернбергу. Это были несколько имён и обстоятельств, которые не фигурировали ни в каких документах. Штернберг запретил вести какие-либо записи. О тайне знали Валленштайн, двое предсказателей из подотдела Штернберга, Ройтер и трое его астролётчиков. Всем этим людям Штернберг вполне мог доверять — в крайнем случае, он твёрдо знал, им гораздо выгоднее будет держаться друг за друга, чем совершить предательство, — но риск был слишком велик. На доклады к фюреру с недавних пор стала являться тихая смерть. Кого она, принявшая облик покалеченного на фронте молодого полковника, потянет за собой в туманные миры — фюрера или всех тех, кто связал с отчаянным штабистом свою судьбу, — сказать наверняка было невозможно, но предсказатели предупреждали о самом худшем. Следовало известить Гиммлера хотя бы затем, чтобы обезопасить себя и свой подотдел на случай, если начнётся массовая расправа.
Штернберг знал это имя, мгновенно узнал бы это красивое, даже с повязкой через глаз, лицо — поздними вечерами в тишине швейцарского городка он всей своей сутью переносился в рейх, склоняясь над огромным хрустальным шаром, в глубине которого мелькали картины из чужой жизни. Он с содроганием пытался представить себя на месте этого человека и не хотел ему мешать. Война была смертельной болезнью, и судорожные манёвры на обоих фронтах уже напоминали агонию. Быть может, задуманное штабистом убийство безумца принесло бы исцеление. С Гиммлером об этом говорить было бесполезно — трусливый и нерешительный шеф СС в прошлом году вяло пытался наладить контакты с некоторыми сопротивленцами, но, едва почуяв опасность, резко оборвал все связи. Хотя, быть может… Уже в приёмной рейхсфюрера Штернберг решил: надо начать с общих фраз. Если Гиммлер сам намекнёт на то, что лучше бы не мешать заговорщикам, — выложить всё о планируемом покушении на фюрера; если заведёт свою обычную шарманку насчёт эсэсовской верности — смутно обрисовать обстоятельства, не называя имён. Что говорить о готовящемся вслед за возможным убийством фюрера перевороте, Штернберг и вовсе не знал. Собственная раздвоенность порой напоминала ему тяжёлую форму помешательства.
