– Ты чего ее там оставил?
Я обернулся. Ко мне подходил Игорь.
– Да дура! Я говорю, прыгай, а она – ни в какую!
– Да, у нее бывает.
Все уже проснулись и смотрели за лодкой, к которой подходил спасательный катер.
– Ну, вы даете! Хорошо я увидел, что вас уносит. Думал, прыгать боитесь, побежал к спасателям. А чего вы там делали?
– Да ничего не делали!
– Блин, на земле места, что ли, мало?!
Спасатели пересадили полуголую Свету к себе в катер и отбуксировали лодку к берегу. Когда дошли до спасательной станции, они уже не злились и даже не стали брать с нас штрафа. Немного поругались, что отпустили девочку одну в такую погоду, но потом уже улыбались: – хорошо, что у нас катер на ходу. Что она им так наговорила, не знаю, только она была довольна, и спасатели были довольны и любезничали с ней, как с ровесницей.
– Что, получила по заднице? – сказал Игорь, когда нас отпустили, и мы возвращались собирать вещи. «Зачем она все это устроила?» – думал я.
Стало уже совсем жарко, но ветер крепчал, и чайки тревожно кричали над нами – будет шторм.
– Ну как, философ, наложил в штаны? – сказала она со смешком. Тон ее был не обиженный и не презрительный, а просто ироничный. Она ставила меня на место, в свой возраст, с которым можно только так, как та взрослая женщина с Пашей. Неужели только для этого – мне стало даже немного грустно.
– Да ты че, сравнила, – Игорь почесал волосы на затылке, – как ты плаваешь и как он. – Он рассмеялся. – Ты че, они с… (Игорь назвал имя какой-то ее подружки) до бакена плавают. На бакене отдыхают, и обратно. Считай, часа два туда и обратно. Да и не в такую моряну.
Мои ноги провалились в мокрый песок, – мы шли по берегу – и я ощущал что-то непонятное. Мы дошли до места – останки костра засыпали песком, мусор убрали. Если б всего этого не произошло, наверное, так бы все и бросили.
– Ну, москвич, – процедил Магомед сквозь зажженную сигарету, – как тебе? – он завязывал рюкзак и улыбался. – Страшно было?
– А я знаю, че он ее бросил, – услышал я голос Метиса. Он смотрел на меня и улыбался какой-то победной, мстительной улыбкой. За что? – Знаю, – его глазки самодовольно бегали по всем присутствующим, и он прихихикивал, подонок. Вот это, наверное, и есть подлость.
И тогда я не знаю, что со мной произошло. Я почувствовал что-то похожее на стыд наготы, когда надо немедленно одеться, и то, что я только что ощущал на берегу и еще что-то. И все это обрело направленность.
– Сволочь! – я бросился на Метиса и со всего размаха ударил его кулаком в лицо. – Сволочь поганая!
Он был в два раза крупнее меня, жирный, почти непробиваемый. Но я сыпал удар за ударом, и уже разбил ему нос и бил дальше в это красное пятно.
– Ты что, сопляк паршивый? – его кулак был чуть меньше моей головы, и на мгновение все стало черным, а потом в разные стороны полетели искры. Но я не упал, а снова бросился на него.
– Сволочь!
Метис опять занес кулак.
– Оставь его, гад! – Хомяк вцепился в его огромную руку (это было, как в мультике, казалось, что он может на этой руке полетать), а Паша бросился в ноги и пытался его повалить.
Все опешили. Метис старался вырваться и чуть ли не топтал Пашу ногами.
– А ну, кончай базар! Очумели, что ли?! – Игорь разнимал нас. – Ты с кем связался, паскуда! – он толкнул Метиса в грудь. – Может, мне еще заедешь?
– Да нет… А че они сами бросились?!
– Да ниче! Нашел, с кем справиться! Убью в следующий раз.
А Хомяк смотрел на то место, где образовывался синяк, и я вдруг заплакал, всхлипывая и кусая губы, как маленький.
– Да ладно, ты чего, хватит, – он смотрел на мой глаз. – Мы и ему шнобель разворотили. Протек он, тухлый, – и они с Пашей ни с того, ни с сего начали смеяться.
«Тухлый», – подумал я и почувствовал, что тоже смеюсь. Всхлипываю и смеюсь одновременно.
– Тухлый! – мы смеялись, как полоумные.
– Точно, тухлый!
* * *Нас провожали бабушка и сосед по лестничной клетке. На вокзал пришли Магомед с Игорем, и с ними – Света.
Лето кончалось, и с ним уходило что-то, что никогда не кончается. Бабушка была в косынке, и ее трепал ветер, и было еще по-южному жарко.
Мы поцеловались на прощание и поднялись в вагон.
– Слышь, а у Тухлого до сих пор нос вот такой, – Игорь поднес растопыренную пятерню к носу.
Что-то объявили. Света подошла ближе, посмотрела на меня внимательно и как-то неожиданно, затем улыбнулась и вдруг сказала:
– Извини меня, хорошо? Ладно?! Извини!
– Да ладно, чего уж там, – я подмигнул ей, и она моргнула в ответ, подняв руку. И тогда раздался гудок, и поезд тронулся.
Вот так, как мы изображены на фотографии, все вместе, мы уже никогда не собирались. Свету я больше не видел и даже не помню, Светой ли ее звали.
Все уже давно изменилось, все стало по-другому с тех пор. У Хомяка не сложилось с журналистикой, он остался в армии. Мы переписывались одно время, потом перестали. Знаю только, что у него жена и родилась девочка. Я их не видел. А Паша, молившийся на астрономию, наш придворный звездочет Паша, стал юристом. Его ценят, он умен, проницателен, обладает интуицией и чувством юмора. Ему сулят большое будущее, и когда я на него смотрю, меня так и подмывает сказать ему «Мэтр». А Игорь в армии не бывал. Он отсидел за драку то ли в Хасавюрте, то ли еще где-то, но потом женился, перебрался в Смоленск, и теперь у него все в прядке.
И все-таки этот день остался, ведь хватило же случайной фотографии, чтобы все вспомнить. И не только вспомнить, но и ощутить шумный запах пенящегося моря, восторг и страх чаек перед штормом, и все те чувства, какие бывают лишь тогда, когда дружишь так, как можно дружить только в детстве. А потом бросаешь кого-то в лодке и уже выходишь из моря повзрослевшим и вместе с одеждой, брошенной на берегу, одеваешь еще что-то, что уже никогда не снимешь.
Tertium non datur (лат.) – Третьего не дано.
