но невидимый миру шприц
мне стихи загоняет в вены…
Ночью все так выпукло и четко делится на дебет и на кредит; только сердце, шалая подлодка, глубиной непознанною бредит… Стая истин, спаянная в узел, ставшая докучливою ношей, острыми рапирами иллюзий тычется в предсердья и подвздошье…
Сочиненъе стихов… К чему?!
Что изменится в мире этом?! —
все из света уйдет во тьму,
чтобы вновь обернуться светом.
И за краткий житейский миг,
напоенный мечтой о чуде,
я не стану скопленьем книг,
что до дыр зачитают люди…
Ночью так враждуется с собою! И от изголовья до изножья время захудалою арбою тянется по мраку бездорожья. Нет стихов, шрапнельных многоточий; только холод стен да холод пола. Все, что я хочу от этой ночи, – 28 капель корвалола…
К концу первой части я поймал кураж. Стихи, мои стихи, то единственное, что создал нищий, непутевый горький алкаш и подсевший на анашу и герыч торчок Олег Вронский. Стихи, то единственное, что у меня есть, то, ради чего я живу, то, ради чего только и стоит жить… Я дарил стихи, награждал ими, священнодействовал. Я делился с миром тем, что в муках и корчах рожала моя изнасилованная жаждой творить, беременная рифмой душа.
Я увидел его, едва зажгли лампы. Увидел, и кураж ушел, удрал, вылетел из меня, как воздух из сдутого резинового клоуна. В первом ряду, развалившись в кресле и закинув ногу на ногу, на меня с фирменной придурковатой ухмылкой пялился поганым взглядом мой самозваный куратор, губастый наглец и хам Витька Лопухов, по кличке Лопух. Левой рукой он обнимал за плечи волшебной, ослепительной красоты брюнетку. Всмотревшись, я узнал ее. Влажными чувственными глазами из-под длиннющих загнутых ресниц меня небрежно разглядывала госпожа Диана Клищук, секс-символ России, певица и исполнительница главной роли в побившем рекорды кассовых сборов кинематографическом шедевре «Очи черные». Жуткий контраст между ее красотой и отталкивающей блекло-худосочной рожей Лопухова всадил мне чугунной дурой под сердце, свингом заехал в живот и добавил в солнечное. Я едва сдержал рвотный спазм и опрометью метнулся со сцены вон.
Не знаю, как удалось продержаться вторую часть. Я запинался, путался в словах, мямлил. Зал поначалу терпел, но потом зашелся недовольным гулом, к которому вскорости добавился галерочный свист. Когда я покидал сцену, свистели и улюлюкали уже отовсюду.
Витька Лопухов ждал меня на выходе, вальяжно привалившись спиной к колонне и с ленцой поковыривая во рту зубочисткой. Я споткнулся на ровном месте, с трудом удержал равновесие. Лопух отделился от колонны и вразвалку двинулся ко мне, протягивая на ходу руку.
– Ты какого черта меня преследуешь?! – заорал на него я. – Мы с тобой никакие не друзья, понял?! Чтоб я не видел тебя больше, урод!
– Ну-ну, полегче, Олежек. – Лопух убрал руку, и придурковатая ухмылка появилась вновь. – Ходить на представления никому не запрещено, не так ли? И потом, с чего ты взял, что преследую?
– А что, нет?
– Нет, конечно. Я тебя всего лишь курирую. Вот привел посмотреть на тебя смазливую провинциалочку.
– Это Диану Клищук ты называешь провинциалкой?
– Конечно. Откуда она там, из Рязани, что ли? Или из Конотопа? – Ухмылка внезапно слетела у Витьки с лица. – Хочешь ее?
– Что-о-о?!
– Ты не понял? Я спросил, хочешь ли ты эту телку. Она выделывает неплохие фортеля в койке.
– Идиот. – Я обогнул Лопуха и отчаянно замахал рукой подъехавшему к входу такси.
Звонок в дверь раздался через полчаса после того, как я, разбитый и вымотанный, добрался до своей захламленной, пятый год мечтающей о ремонте квартиры.
Я глянул в глазок, затем лихорадочно распахнул дверь. На пороге стояла Диана Клищук.
– В-вы ко мне? – запинаясь, промямлил я.
– К вам.
– B-входите, пожалуйста. – Я немного очухался. – Сейчас соображу чаю. Извините, здесь неубрано, и потом… Не уверен, что у меня есть хоть какой-либо десерт. Но если вы подождете, я мигом сбегаю в булочную. Она тут недалеко, за углом.
– Не надо в булочную. – Диана сбросила мне на руки куртку. – Повесьте, пожалуйста, куда-нибудь. У вас есть контрацептивы?
– Что?..
– Я спросила, есть ли у вас презервативы. Не захватила с собой, а без них я не лягу.
Через час она ушла, на прощание холодно чмокнув меня в щеку. То, что между нами произошло, было ужасно, отвратительно и постыдно. Диана Клищук, «Очи черные», секс-символ России, нежданным и непрошеным подарком свалившаяся в мою постель. Она отработала роль, понял я. Роль второго плана – бесчувственной и бесстыдной дешевой шлюхи. И отработала эту роль бездарно.
Неправда, что стихи пишутся, лишь когда к поэту приходит вдохновение. Когда приходит отвращение, они пишутся тоже. Только другие.
Ни с людьми не сдружившись, ни с блогами, неприглядный в своем постоянстве, ты – в холодном своем монологове, в неуютном своем воздыханстве. Как кому, а калекам калеково – ненавидеть свою оболочку… Ты хотел бы ужаться в молекулу, в никому не заметную точку. С зазеркальной сроднившийся дымкою, ты никем и ничем не согрелся, чтоб остаться навек невидимкою из фантазий маэстро Уэллса…
К полуночи я дошел до ручки. Опустошенный и выхолощенный, раздавленный навалившейся мутной пустотой, прибитый высосавшим жизненные соки разочарованием, я доплелся до телефона. К счастью, у меня было лекарство. Моя безотказная палочка-выручалочка, мой персональный ангел-хранитель. Тот, который с детства. Который навсегда. Верный и надежный. Мой единственный настоящий друг.
– Мне плохо, – сказал я в трубку. – Мне очень, очень скверно, Марат. Приезжай.
Телефон трезвонил не переставая, упорно вгоняя мне в черепную коробку длинные, истошные назойливые гудки. Похмельный сон не хотел отпускать, он цеплялся за меня мохнатыми когтистыми лапами, обволакивал вязким винным туманом. Я скорчился, забился в подушку и натянул на голову одеяло, но настырные звонки подобрались, прицелились, насквозь прострелили ткань и войлок и бесцеремонно выдернули меня из сна. Вяло бранясь про себя, я потащился к телефону.
– Ну, как она? – не утруждая себя приветствиями, осведомился глумливый голос.
– Какая «она»?! – завелся я. – Кто говорит?
– Не узнал? – Голос в трубке хихикнул. – А это между тем твой куратор.
– Ты… ты… знаешь что… – Я осекся. Злость душила меня, не давая выхода словам, забивая их на взлете обратно в глотку.
– Пока не знаю, – ернически признался собеседник. – Но ты ведь расскажешь мне, не правда ли? Итак, понравилась ли тебе брюнеточка?
