— Алло? — сказала она в трубку.
Но там раздавалось только отдаленное шипение, чем-то похожее на то, как шипит яичница на сковородке.
— Алло? — повторила она.
Тот же самый отдаленный звук; его еще называют «белым шумом».
Дженни постаралась убедить себя в том, что звук, который она слышит, — это всего лишь обычный звук молчащей телефонной линии. И все-таки ей продолжало казаться, что кто-то вслушивается на другом конце линии в ее молчание точно так же, как она.
Чепуха какая-то.
Чепуха или нет, но по шее у нее побежали мурашки, и Дженни поспешно положила трубку.
— В таком маленьком городке полицейский участок должен быть где-нибудь недалеко, — то ли спросила, то ли сказала Лиза.
— В двух кварталах отсюда.
— Почему бы нам туда не сходить?
Дженни намеревалась вначале осмотреть весь дом, чтобы убедиться, что члены семьи Сантини не лежат в других комнатах больные или раненые. Но теперь она задумалась: если кто-то действительно подслушивал ее по телефону, он вполне мог слушать по параллельной трубке, находящейся где-то в этом же доме. Такая возможность в корне меняла положение. К своим обязанностям врача она относилась очень серьезно. Ей даже нравилась та особая ответственность, с которой была связана ее работа, потому что она принадлежала к числу людей, нуждающихся в постоянном применении своего ума, знаний и способностей. Трудная задача всегда поднимала ей настроение и жизненный тонус. Но сейчас она несла ответственность прежде всего за Лизу, да и за саму себя. Пожалуй, лучше всего будет сходить в полицейский участок, привести сюда Пола Хендерсона, а уже потом вместе с ним осмотреть весь дом полностью.
Хоть она и продолжала убеждать себя в том, что у нее просто разгулялось воображение, но она все еще чувствовала на себе чей-то внимательный взгляд: кто-то наблюдал... и выжидал.
— Давай сходим, — сказала она Лизе. — Пошли.
С явным облегчением девочка первой устремилась назад, через столовую и гостиную, к входной двери.
На город уже опустилась ночь. Стало еще прохладнее, чем было в сумерки, а скоро станет просто холодно — температура может упасть до семи-девяти градусов мороза: напоминание о том, что осень в горах Сьерры проходит очень быстро и что зиме не терпится вступить в свои права.
Вдоль Скайлайн-роуд автоматически зажглись уличные фонари. В окнах и витринах некоторых магазинов тоже включилось ночное освещение: его включали фотоэлементы, чувствительные к наступлению темноты на улице.
Выйдя на тротуар перед домом Сантини, Дженни и Лиза остановились, пораженные открывшейся их взору картиной.
Идущий террасами вниз по склону горы городок с его то островерхими, то плоскими крышами был сейчас, ночью, даже еще более красив, чем в сумерки. Из нескольких труб поднимался вверх дым, похожий на размытые привидения. В некоторых окнах ярко горел свет. Большинство же окон были темны и, будто черные зеркала, отражали лучи света, что падали на них от уличных фонарей. Под легкими дуновениями ветра деревья слегка колыхались в ритме колыбельной песни, и возникающий при этом шелест напоминал легкие вздохи и тихое сонное бормотание мирно посапывающих во сне детей.
Но внимание к себе приковывала не эта красота. Полная, абсолютная тишина и неподвижность — вот что заставило Дженни остановиться. Когда они только приехали сегодня в городок, ей эта тишина и неподвижность показались странными. Теперь они казались ей зловещими.
— Полицейский участок на главной улице, — сказала она Лизе. — В двух с половиной кварталах отсюда.
Они торопливо зашагали в центр Сноуфилда, не подающий никаких признаков жизни.
В погруженном во мрак здании полицейского участка горела единственная люминесцентная лампа, но раздвижная штанга, на которой она держалась, круто изгибалась вниз, так что свет падал только на крышку письменного стола, оставляя почти всю остальную часть большой комнаты в темноте. Прямо под лучом яркого белого света, поверх книги регистрации происшествий лежал раскрытый журнал. И если не считать проникавшего через окно слабого отблеска уличных фонарей, в участке была полная темнота.
Дженни открыла дверь и вошла внутрь. За ней вошла и Лиза, стараясь держаться поближе к сестре.
— Эй? Пол? Ты здесь?
Дженни нащупала на стене выключатель, нажала кнопку, включая верхний свет, — и в полном смысле слова отпрянула назад, увидев то, что лежало прямо перед ней на полу.
Пол Хендерсон. Потемневшая, покрытая синяками и кровоподтеками кожа. Весь опухший. Мертвый.
— О Господи! — воскликнула Лиза, быстро отворачиваясь. Пошатываясь, она вернулась к входной двери, оперлась о косяк и стала жадно, большими глотками вдыхать холодный ночной воздух.
Сделав над собой огромное усилие, Дженни подавила начавший было подниматься в ней животный страх и подошла к Лизе. Положив руку на хрупкое плечо сестры, она спросила:
— Как ты себя чувствуешь? Тебя не тошнит?
Казалось, Лиза с трудом сдерживала позывы к рвоте.
Наконец она справилась с собой и отрицательно покачала головой:
— Н-нет. Не тошнит. Сейчас все будет хорошо. П-пойдем отсюда.
— Подожди минутку, — сказала Дженни. — Мне хочется сперва взглянуть на тело.
— Быть не может, чтобы тебе этого действительно хотелось.
— Ты права. Мне не хочется, но, может быть, я сумею понять, с чем мы тут имеем дело. Постой пока здесь, в дверях.
Дженни вернулась к распростертому на полу трупу и опустилась возле него на колени.
Пол Хендерсон был точно в таком же состоянии, в каком она нашла Хильду Бек. Насколько она могла видеть, каждый квадратный дюйм его кожи представлял собой сплошной кровоподтек. Все тело опухло; лицо было отекшее и искаженное; шея стала толстой, сравнявшись почти с головой; раздувшиеся пальцы рук напоминали сардельки; живот тоже вздулся. Однако Дженни не чувствовала даже самого слабого трупного запаха.
Невидящие вытаращенные глаза особенно выделялись на фоне побагровевшего, испещренного крапинками лица. Эти глаза в сочетании с широко открытым и перекошенным ртом ясно передавали то чувство, которое испытал погибший перед самой смертью: страх. Как и Хильда, Пол Хендерсон, по-видимому, умер внезапно — по ощутив перед этим приступ сильнейшего, непередаваемого ужаса.
Дженни не относилась к числу близких друзей покойного. Она его, конечно же, знала — потому что в таком маленьком городке, как Сноуфилд, всегда все друг друга знают. Он был хорошим полицейским и казался ей приятным человеком. Ей было очень жаль, что его постигла такая страшная участь. Она смотрела в его искаженное лицо и чувствовала, как комок в горле от горя и сострадания становится все больше, заполняя ее тело почти физической болью. Не выдержав, она отвернулась.
