– Пляску смерти? – спросил мастер Бернт Нотке своего заказчика, почувствовав в груди своей странный холод.
– Пляску смерти, – подтвердил господин Вайсгартен. – Мне случалось бывать по делам в Париже, и я видел там такую картину на кладбище Невинноубиенных. Сможешь ли ты написать такую же для нашей приходской церкви?
– Смогу, – кивнул мастер, пристально взглянув на старого купца. – Теперь, господин Вайсгартен, мы должны, как подобает, условиться об оплате.
– Хорошая работа будет хорошо оплачена, – заверил его старик. – Сперва я заплачу тебе пятьсот талеров, но если картина будет хороша – прибавлю тысячу. Только еще одно условие я хочу тебе поставить… – купец протянул зябнущие руки к огню и понизил голос. – Я хочу, чтобы среди людей, которых ты изобразишь на своей картине, были два моих сына и дочь, Шарлотта. Я хочу, чтобы через много лет прихожане нашей церкви видели их прекрасные лица и вспоминали их.
– Я сделаю все, как ты захочешь, почтенный господин! – проговорил мастер Бернт неуверенно. – Однако слышал я, что это – дурной знак. Люди, чьи лица изображали на подобных картинах, вскоре погибали…
– Я не верю в такие приметы! – раздраженно проговорил старый купец. – Всю свою жизнь я торговал на море и на суше и никогда не считался с приметами. Только святым я верю и только молитве поручаю свою жизнь, а знаки и приметы – это от лукавого. Я хочу, чтобы на твоей картине были лица моих детей!
– Как пожелаешь, почтенный господин! – Мастер Бернт кивнул. – Ты платишь за мою работу, и платишь щедро, так что твое слово для меня закон. Я сделаю все по твоему желанию.
– Очень хорошо! Тогда приступай к работе над картиной с завтрашнего дня!
– Да будет так.
Мария толкнула стеклянную дверь и вошла в кафе. По привычке она подняла глаза, взглянула на потолок.
В этом театральном кафе потолок был главной достопримечательностью, главным элементом дизайна – к нему были прикреплены такие же, как внизу, столы и стулья, и за этими перевернутыми столами сидели манекены в современной одежде, ничем не отличающиеся от заполнившей зал таллиннской богемы. Казалось, что в потолке, как в огромном зеркале, отражаются эти завсегдатаи светских тусовок.
Бородатые длинноволосые мужчины в потертых джинсах и кожаных пиджаках, их задумчивые или болтливые спутницы в бесформенных свитерах и пестрых шалях – актеры расположенного поблизости Русского драматического театра, журналисты «Молодежки», модные художники и музыканты из Вышгорода… Они были одеты и причесаны по моде тридцатилетней давности, которую стремились опять сделать актуальной и востребованной.
Опустив глаза, Мария оглядела зал, приветливо кивнула знакомой пианистке, высмотрела свободный столик и хотела уже пройти к нему, как вдруг…
Как вдруг она увидела Эйно.
Он сидел в самом углу и держал за руку коротко стриженную блондинку с нежным лицом лживого ангела. Глаза Эйно горели хорошо знакомым темным огнем, он что-то нашептывал на ухо своей соседке и клонился к ней, как Пизанская башня. Казалось, еще немного – и он овладеет ею прямо здесь, в этом людном зале, на глазах у изумленной публики…
Впрочем, здешнюю публику ничем не удивишь.
Мария отшатнулась, как от удара, перехватила чей-то удивленный взгляд и закрыла вспыхнувшие щеки ладонями. Дышать стало тяжело, как будто ее ударили в солнечное сплетение.
Так вот что имела в виду Минна, когда они разговаривали вчера вечером! Мария не поняла ее намеков, а та не захотела говорить прямо. Только намеки, только сочувственная интонация, с которой она произнесла «твой муж»…
Мария на мгновение зажмурилась и снова открыла глаза, как будто надеялась, что это может что-нибудь изменить, что все увиденное – только галлюцинация.
На секунду ей показалось, что зал перевернулся, что вокруг нее сидят не эти знакомые и полузнакомые люди, персонажи газетных обзоров и герои светских сплетен, а манекены, те самые манекены с потолка, а живые люди – там, наверху…
Но уже в следующую секунду она снова увидела мужа.
Эйно целовал тонкие пальцы своей пассии, не замечая никого и ничего вокруг, а та тихо смеялась, кривя порочный рот, поправляя свободной рукой светлую прядь…
Мария резко развернулась, тяжело, с усилием выдохнула, вышла из кафе, зашагала по улице.
Промозглый февральский холод немного отрезвил ее, заставил взглянуть на вещи с другой стороны.
Она прекрасно знала, что Эйно – бабник, но до сих пор терпела это, смотрела на его интрижки сквозь пальцы. Почему? Надеялась, что он изменится, перебесится, станет другим человеком? Бред, ерунда! Горбатого могила исправит… тогда почему же сегодня ей стало так плохо, так невыносимо? Почему до сих пор она не может дышать, как будто в ночном городе кончился воздух? Только потому, что он совершенно обнаглел, перестал скрываться, обнимается со своей шлюшкой на глазах у всего города? Только потому, что он не ставит ее ни в грош? Ну, он об этом еще пожалеет! Она – не беспомощная курица, она – известная журналистка, а главное – она дочь своего отца, одного из самых влиятельных людей в их маленькой стране…
Правда, отец давно уже не вмешивался в ее личную жизнь, он считал ее достаточно взрослой, чтобы самой расхлебывать эту кашу. В свое время он предупреждал ее о репутации Эйно, но она не захотела его слушать. Да и кто слушает родителей, когда речь идет о любви?
Мария замерзла и вошла в первую попавшуюся кофейню.
Это была нарядная старомодная кондитерская с маленькими круглыми столиками, с обитыми малиновым бархатом глубокими креслами, с горящими свечами на столах.
В зале еще оставались с давно минувшего Рождества нарядные игрушки и еловые ветви.
Мария уселась за самый дальний столик и заказала большую рюмку ликера.
Темно-красная жидкость обожгла пищевод, но ей стало чуть легче дышать, и зрение словно навели на резкость. Она отчетливо увидела вытертый бархат кресел, змеящиеся трещины на стенах, пятна плесени на потолке.
В отличие от театрального кафе здесь было почти пусто. Одинокая полная дама доедала огромное пирожное, и еще один человек сидел в противоположном углу, склонившись над чашкой кофе. Лица его не было видно из-за поднятого капюшона.
Официантка начала убирать со столов посуду, ненавязчиво давая понять, что кафе закрывается.
Мужчина в дальнем углу поднял голову, но лицо все равно было скрыто капюшоном.
Мария отчего-то почувствовала укол беспричинного страха. Она резко встала, едва не опрокинув столик.
Зал кофейни чуть заметно покачнулся.
