Он говорил вполголоса, но, как назло, в эту минуту в триклинии наступила тишина, и его слова услышали все, включая хозяина.
Гней Домиций помрачнел.
Агриппина проводила слишком много времени со своим братом, императором, и злые языки говорили, что Калигулу связывают с ней и с их сестрой Друзиллой кровосмесительные отношения.
Но такие сплетни подпадают под закон об оскорблении величия, и Гней Домиций не поощрял опасных разговоров у себя дома. Он хлопнул в ладоши, и рабы вынесли полупустые блюда и чаши с вином, показывая тем самым, что пир подошел к концу.
Тем временем в спальне Агриппины молодая женщина, измученная родами, полулежала на высоких подушках, напряженно вглядываясь в дверной проем.
Волосы ее слиплись от пота, грудь высоко вздымалась, но она не могла расслабиться и заснуть.
Она кого-то ждала.
В спальню вошла старая рабыня с ребенком на руках. Поднеся младенца к матери, она почтительно поклонилась и торжественно проговорила:
– Господин поднял ребенка с земли! Он признал его своим законным сыном!
– Еще бы не признал! – губы Агриппины скривились в едкой улыбке. – Если бы он посмел – брат велел бы его казнить!
Она мельком взглянула на крошечное красное существо и велела отнести младенца к кормилице.
И в этот момент на пороге спальни появилась фигура, закутанная в черное покрывало.
– Наконец-то! – воскликнула Агриппина и приподнялась на локте. – Ты заставляешь себя ждать!
Черное покрывало откинулось, открыв женское лицо с глубокими черными глазами, с густыми бровями, похожими на крупных гусениц, и жесткой складкой возле губ.
– Я боялась встретить возле твоего дома прохожих, госпожа! – проговорила женщина глубоким сильным голосом. – Сама знаешь, ни к чему, чтобы по городу поползли слухи.
– Слухи, слухи… этот город только и живет слухами и сплетнями о знатных и могущественных людях! Впрочем, это неважно, – Агриппина нетерпеливо махнула рукой и уставилась на гостью. – Ты пришла. Говори же: что ждет в жизни моего сына?
– Слушаю и повинуюсь, – гостья низко поклонилась, оглянулась, хлопнула в ладоши – и в комнату вошла чернокожая рабыня с тяжелым мешком.
Ночная гостья Агриппины была предсказательницей Сатурниной, о которой по всему Риму ходили мрачные слухи. Говорили, что она поклоняется то ли Молоху, кровавому богу поверженного Карфагена, то ли какому-то столь же мрачному восточному божеству. Впрочем, эти слухи ничуть не мешали популярности Сатурнины, поскольку ее предсказания сбывались на удивление часто.
А еще о ней говорили, что она умеет составлять всевозможные снадобья, которые помогают не только от разных болезней, но и от мелких житейских неприятностей, таких, к примеру, как надоевший муж или опостылевшая жена.
Сатурнина выдвинула на середину комнаты низкий столик на львиных лапах. Ее прислужница бросила мешок на мозаичный пол рядом со столиком. Мешок шевелился.
Предсказательница запустила в него руку и внезапно бросила на стол двух извивающихся змей, двух огромных, смертельно опасных египетских кобр.
Рабыня Агриппины, молодая иллирийка, стоявшая рядом с кроватью госпожи, ахнула и попятилась в ужасе. Сама же Агриппина не издала ни звука, она, не отрываясь, смотрела на змей: они сплелись в смертоносный клубок.
Сатурнина звучным, сильным голосом произнесла несколько слов на незнакомом варварском наречии, затем протянула руку, и прислужница подала ей маленькую фракийскую флейту. Приложив флейту к губам, колдунья извлекла из нее странную, заунывную и в то же время завораживающую мелодию.
В такт этой мелодии две кобры, высоко подняв головы и раскрыв свои расписные капюшоны, начали удивительный танец.
В комнате наступила напряженная тишина. Агриппина закусила губу, не отрываясь, следила она за танцем змей. Колдунья продолжала наигрывать свою волшебную мелодию, и эта мелодия подчинила своему удивительному волшебству не только змей, но и людей.
Внезапно Сатурнина отбросила флейту. В руке ее оказался узкий бронзовый нож, она дважды взмахнула им, и две отсеченные змеиные головы упали на мозаичный пол спальни. Обезглавленные тела египетских кобр еще продолжали извиваться. Предсказательница мгновенно подставила под срезы их шей золотую чашу, собрала в нее змеиную кровь, добавила в эту чашу какой-то зеленоватый, странно пахнущий порошок и протянула ее Агриппине:
– Выпей, госпожа!
Сестра императора на мгновение заколебалась, но все же решилась: поднесла чашу к губам и в один глоток осушила ее.
Глаза ее заволокла мутная пелена, она забилась в судорогах и вдруг неподвижно вытянулась на постели.
– Что ты сделала с моей госпожой?! Ты отравила ее, мерзкая чужестранка! – воскликнула служанка Агриппины и бросилась на предсказательницу, в слепой ярости размахивая маленькими твердыми кулачками.
Сатурнина легко оттолкнула ее, презрительно усмехнулась и проговорила:
– Молчи и смотри, дурочка! Ничего твоей госпоже не сделалось, она всего лишь общается с богами!
И правда: грудь Агриппины вздымалась, руки ее сжимались в кулаки, губы шевелились, как будто она с кем-то разговаривала или просила у кого-то пощады. Так прошло несколько томительных минут, и вдруг Агриппина открыла глаза и села.
– Я видела сон, – проговорила она пересохшими губами и повернулась к Сатурнине. – Колдунья, растолкуй мне его!
– Я для того и пришла к тебе, госпожа! – почтительно ответила предсказательница. – Итак, что же ты видела?
– Мне приснилось, что я родила не младенца мужского пола, но змея! Золотого змея, увенчанного короной. Золотого змея с перепончатыми крыльями…
– Этот змей именуется Василиск, или царственный. Он обитает в жарких пустынях Западной Индии и убивает своим ядовитым дыханием и даже взглядом.
– Мне нет дела до того, как этот змей называется и где обитает! – раздраженно перебила ее Агриппина. – Не для того я тебя позвала, колдунья! Скажи мне: что предвещает этот сон?
Сатурнина опустила глаза и проговорила негромко и как бы нерешительно:
– Я не смею, госпожа.
– Что?! – Агриппина приподнялась на постели, лицо ее пылало, глаза, казалось, извергали молнии. – Не смеешь? Прежде ты не отличалась такой робостью! Когда ты отравила сенатора Марка Лициния по просьбе его жены Юлии, разве ты проявила робость?
