- Дрянь дело. Ты посмотри на них. Совсем кормить нечем, чтоб мне провалиться.
Ещё бы не дрянь! Голод пришёл в общину, лютая невзгода, насланная тёмным богом. Кто мог, тот ел кору, собачатину и варёную кожу, кто не мог - уходил по морошковой тропе. Так же и звери: жрали то, что давали люди. А что они могли дать, если прошлозимние дожди и морозы превратили луга в ледяные поля? Сена только на стельных коров и хватало. Вот и мёр скот как от заразы.
Головня открыл плетёную калитку, впустил внутрь лошадей, привязал их мордами вверх к обитому медью высокому шесту с кольцами. Затем вместе со Сполохом расседлал животных, отёр их от инея, прочистил им ноздри. Сложил сёдла возле изгороди и зашагал к оленьему загону.
Загон - обширная площадка, окружённая высокой, до плеча, стеной из навоза и глины, - был полон родичей. Окружив стоявший в середине железный кол, возле которого лежал Большой-И-Старый, они негромко переговаривались, выспрашивали у загонщиков про мёртвое место и колдуна. В толпе то и дело раздавались ахи, слышались заклинания против Ледовых прихвостней. Люди волновались, гадали, с какой стороны зверь обойдёт колышек, когда встанет: справа или слева. Если справа - быть беде, если слева - быть благу. Ставили на кон песцовые шапки и ходуны из оленьей кожи, подбитые мехом.
Большой-И-Старый лежал на правом боку, косил чёрным глазом, фыркал. Шея его была перетянута кожаной петлёй с цепью, которая тянулась к железному колу. Несколько раз он пытался подняться, но всякий раз падал, не в силах размять затёкшие от долгой неподвижности ноги.
Головня протиснулся вперёд, обежал глазами собравшихся. В толпе не было ни Светозара, ни Огонька, ни матери его Ярки - видать, ушли к Отцу Огневику советоваться, как бы ещё нагадить вождю. Зато здесь была Огнеглазка, дочка Светозара. А рядом с ней - Искра, отрасль рыбака Сияна. Подружки стояли почти напротив Головни, не замечая его - обе заворожённо следили за оленем. Искра всё-таки перехватила взгляд родича, подняла на него глаза и улыбнулась. Загонщик пробрался к ней, шепнул:
- Ты жди. Приду к тебе сегодня.
Она чуть заметно кивнула, делая вид, что продолжает наблюдать за оленем.
- Ну давай.
- Ей-богу приду! - пообещал Головня.
Огнеглазка вдруг заверещала:
- Встаёт, встаёт! Искорка, гляди!
Большой-И-Старый действительно сумел утвердиться на дрожащих ногах и теперь громко сопел, покачивая рогами, будто довольный своим достижением. Родичи подались назад, перешёптываясь:
- Попотеть придётся... Сильный зверь.
- Рога бы отрезать... Насадит ещё...
- Жилистый. Выносливый.
- Собак не пускать. Разорвут в клочья...
- Три пятка дней его кормить, пока дозреет...
Большой-И-Старый постоял немного, прядая ушами, пофыркал, хрустя копытами по снегу, и вдруг рванулся прочь, едва не сшибив Сполоха. Цепь, загремев, натянулась, как потяг, дёрнула его обратно, и олень, взревев, рухнул на снег. Люди выдохнули в едином порыве.
Олень бился как рыба в сетях, мотал головой, пытаясь сбросить ошейник, скрёб копытом по обнажившейся мёрзлой земле, но цепь держала крепко. По толпе прокатился смешок: ишь как его корчит, Ледовое отродье - хочет Огненных чад без мяса оставить, бесова душа. Не по нраву ему, стало быть, что Огонь снова торжествует. Злобится рогатый. Ничего, скоро присмиреет...
Головня постоял немного, наблюдая за тщетными потугами зверя, и, легонько похлопав Искру по спине, направился в мужское жилище. Надо было отоспаться после трудного пути. Он сделал своё дело и теперь имел право на отдых. Пусть Отец Огневик пугает всех скверной, пусть ярится на вождя, стращая его карами Огненными - Большой-И-Старый уже здесь, и этого не изменить, как бы ни злился старик.
Мужское жилище находилось на самой опушке, нарочно вынесенное на отшиб, чтобы парни по ночам не бегали к девкам. Предосторожность напрасная - бегали всё равно, а бывало, что и девки к парням заглядывали, смеясь над строгостью Отца. Жилище было без углов, продолговатое, выстроенное из сосновых брёвен и брусьев, со всех сторон обложенное дёрном.
Внутри было темно и вонюче. На истёртых прокисших шкурах валялись обглоданные кости, разбитые черепки, под ногами хрустел песок и высохшая рыбья чешуя. В полумраке терялись два очага с деревянными шестками, набитыми глиной. Слева, возле входа, угадывались очертания больших и малых котлов. Вдоль стен шли нары, тоже прикрытые шкурами. В жилище было морозно, Головня пробрался ощупью к нарам и брякнулся на них, не снимая ходунков. Но едва закрыл глаза, услышал вкрадчивый голос:
- Слышь Головня, а ты там в мёртвом месте-то ничего не находил? А то махнёмся не глядя, а? У меня две железячки есть - почти не ржавые! - и кривая штуковина. Гибкая как ветка. Я пробовал. Меняемся?
Головня вздрогнул, поднял веки. Разглядел в полумраке белобрысого лопотуна Лучину. Тот сидел рядом с ним, подогнув под себя ноги, и всматривался жадным взором в лицо загонщика.
- Меняемся, а?
Головню взяла досада. Неужто Сполох уже успел растрепать? Грёбаный болтун. По башке бы ему... Хотя нет, едва ли. Сполох - товарищ верный, не разболтает. Понятно же: наобум явился Лучина - услыхал россказни про мёртвое место и припёрся. Знай он, что у Головни есть "льдинка", мигом бы разнёс по общине. "Льдинка" - вещь завидная, редкая, иной её за всю жизнь не встретит.
- Нет у меня ничего, проваливай.
Лучина огорчился.
- Так уж и ничего? Ну хотя б крохотной вещицы, а? Ты же был в мёртвом месте... А я для тебя что хочешь сделаю. Вот хочешь, новые ходуны сварганю? У тебя, я гляжу, совсем старые, прохудились.
- Иди отсюда, пока в зуб не получил.
Выгнав назойливого просителя, Головня на всякий случай сунул руку в мешочек из горностаевого меха, подшитого изнутри к меховику (подарок Искры), проверил, на месте ли находка. Пальцы ощутили знакомую шершавость окаменевшей земли, скользнули по гладкой поверхности. На месте. Надо будут спрятать её куда-нибудь, пока родичи не наткнулись. Найдут - плохо ему будет. Отец Огневик живьем сожрёт. Старику только дай волю - выкинет из общины все реликвии до последней. Не успокоится, пока не избавит родичей от "скверны".
С этой мыслью Головня и задремал.
Он хорошо помнил слова признания, высказанные когда-то дочке рыбака Сияна: "Прилепись ко мне, не пожалеешь". Искра засмеялась, удивлённая и польщённая, отвечала с улыбкой: "Как же прилепиться, когда грех это? Кто с родичем сойдётся, тот отвержен навек. Сам знаешь". Головня заскрипел зубами. "А Светлик? Его жена была из нашего рода! А Хворост? Он взял в жёны двоюродную сестру! А Горяч?". Искра опустила взор, затрепетала длинными ресницами. "Ишь ты, прыткий какой. Думаешь, подошёл и сразу взял? Ты поборись сначала. Охочих-то много". "Уж я расстараюсь, - возликовал Головня. - Со мной не пропадёшь". И она ответила ему лукавой улыбкой. Эту улыбку Головня потом носил в себе, как незримый оберег.
