– Хорошо, – сказала мать, когда он закончил разговор. – Я поверю тебе. Тебе не обязательно идти со мной сегодня.
Она не хотела, чтобы он виделся с Дунканом. Робби как будто оказался в фильме, где все уже предопределено сюжетом. По сюжету несколько часов ничего не должно было произойти, и он сходил с матерью за покупками, а остальное время просидел в гостиной. Ему казалось, что за обедом он слишком часто улыбается. Затем она ушла, велев ему убрать со стола и вымыть посуду. Он подождал, пока она не отъехала подальше, а затем и сам вышел из дома.
Он мог бы взять ее велосипед, но она пристегнула его цепью к лестнице. Он направился к автобусной остановке. В воздухе висел смрад силосных зернохранилищ, он был похож на запах расплавленного пластика. Вверху возникали горящие птичьи лапы, они оставляли черные следы – то ли в небе, но ли на сетчатке его глаз. С грохотом опрокинулся камень на могиле Чаки, и кукла вылезла на свет божий – нет, это просто свалили у реки железный лом. Подъехал автобус и увез его в Ливерпуль, но он сошел, немного не доехав до многозального кинотеатра, расположенного в районе доков.
Возле него толпился народ – компании студентов, парочки людей постарше, одиночки с журналом «В поисках ужаса» в руках. На обложке журнала было лицо Чаки. Всех их встречали у входа женщины, размахивающие плакатами следующего содержания: ДЕТИ, А НЕ ЧАКИ; СТРАХ ВРЕДЕН ДЛЯ ПСИХИКИ, ДУМАЙТЕ О ДЕТЯХ, А НЕ О ФИЛЬМАХ; ОГРАДИТЕ НАШИХ ДЕТЕЙ ОТ САДИЗМА… Какой плакат держала его мать, Робби не увидел, так как быстро зашел за угол соседнего жилого здания.
Этот элитный дом был огорожен электрическим забором. Робби прошмыгнул мимо него вдоль реки. Он мог поручиться, что никто не видел, как он обогнул забор и подобрался к кинотеатру с тыла. А затем сюжет, который он разыгрывал, казалось, изменил ему. Все задние двери кинозалов были заперты, и боковые тоже. Ему не удалось проникнуть в здание и через ближайший к пикетам вход. Пикетчики принялись скандировать: «Чаки-Чаки – вон! Чаки-Чаки – вон!» – и колотить древками плакатов по бетону. Кто-то пытался их урезонить. Робби выглянул из-за угла и увидел, что это был менеджер. С ним было немало сотрудников кинотеатра. Пикетчики заорали еще громче. Где-то среди них были его мать и мать Дункана, но никто не видел, как он через ближайшую к углу переднюю дверь проскользнул в кинотеатр.
С пикетчиками воевал почти весь персонал, а девушки в кассе обращали внимание только на очередь покупающих билеты. Даже у входов в кинозалы никого не было. За стойкой с попкорном стояли продавцы, но они были заняты клиентами. Робби прошел мимо них – не слишком быстро и не слишком подозрительно – в коридор, где висели плакаты, указывающие, в каком зале какой фильм идет. Он не нашел нужный плакат, но зато услышал голос Чаки.
Он доносился из-за двери с табличкой «Только для персонала». Оглядевшись по сторонам, Робби убедился, что коридор пуст. Затем открыл дверь и вошел. Дверь закрылась за ним. Ему казалось, что он попал не просто в фильм, а в какой-то сон, который он недавно видел – или видит прямо сейчас. Он оказался там, где мечтал оказаться – в киноаппаратной.
Киномеханика в комнате не было. Шесть проекторов – по два на каждый зал – выстроились перед карликовыми оконцами у длинной дальней стены комнаты. Веселый насмешливый голос привел Робби ко второму аппарату слева. Через пустое оконце рядом с проектором он увидел лицо Чаки – огромное, нависающее над притихшей в темном зале публикой. Они смотрели документальное кино про то, как создавались фильмы с Чаки. Все пять его лент в плоских жестянках были сложены стопкой рядом с проектором.
Робби снял со стены оба огнетушителя и положил их рядом с проектором. На столе возле двери лежал какой-то киношный журнал, он разорвал его и набросал обрывки между огнетушителями. Подцепил крышку верхней жестянки с пленкой и вывалил ее на пол. Она кольцами обвила кучу бумаги. Он слышал отдаленное скандирование и слаженные удары палок о землю, и это заставило его поторопиться. К тому времени, как он опустошил все контейнеры с пленкой, его ногти саднили от открывания крышек, а руки болели от переворачивания тяжелых жестянок. Из-за лежащих огнетушителей бесконечные кольца целлулоидной пленки не до конца погребли под собой рваную бумагу. Наверное, Чаки сам хотел, чтобы его поймали – чтобы его остановили. Робби достал из кармана коробок и зажег спичку.
Бумага занялась сразу. Она ярко разгорелась под грудой пленки. Секунду спустя вспыхнул и целлулоид. Чаки еще что-то вещал в колеблющейся тьме – но скоро он замолчит. Робби хотелось посмотреть, как пламя доберется до пленки в проекторе, но огонь мог его отрезать от двери. Или его мог застукать киномеханик. Комната стала наполняться вонью горящего пластика. Выскользнув в коридор, он задержался возле туалетов – как будто дожидался кого-нибудь – и увидел, как в дальнем конце коридора появился мужчина и поспешил в киноаппаратную.
На мгновение Робби задумался, не предупредить ли его, но затем решил, что киномеханик наверняка смотрел все фильмы Чаки, когда проверял пленки. Киномеханик открыл дверь, воскликнул что-то нечленораздельное и рванулся в комнату. Дверь закрылась за ним, пыхнув густым клубом дыма. Все стихло, кроме криков пикетчиков. Робби находился уже у бокового выхода, когда в коридор выскочила фигура, покрытая пламенем и частично состоящая из него.
Наверное, это была кукла. С нее облетал горящий пластик. Или это были кусочки кинопленки? Она не кричала; из ее горла вместо крика вырывалось только хрипение и клокотание. Может быть, ее лицо уже расплавилось? Она металась по коридору и, удаляясь, становилась все больше похожей на марионетку – ее руки на ниточках то хватались за полыхающий череп, то поднимались вверх, то хлопали по пластиковому телу. Она почти исчезла в дальнем конце коридора, когда из кинозала вышла женщина с детьми. Вот они закричали – да как закричали! Робби пришлось прикрыть улыбку рукой – так ему понравилась их реакция. Закрыть лицо ладонью – это почти то же самое, что надеть маску. Не переставая кричать, они исчезли в кинозале, а марионетка упала ничком. Робби вышел из кинотеатра.
Пикетчики все выкрикивали свое «Чаки-Чаки – вон!» и стучали плакатами. Он мог бы сказать им, что ничего этого уже не нужно, что он уже все сделал, – но вдруг его неправильно поймут? Он скрылся за углом ближайшего здания. Разрывающиеся в небе фейерверки отмечали его триумф. С верхнего этажа автобуса он видел, как из всех выходов кинотеатра выбегали люди, как уменьшалось количество плакатов над толпой. Вот исчез последний плакат, и он почувствовал, что это случилось в его честь.
