Вот здесь сон пересек границу, отделявшую обыкновенную тревогу от страны настоящего кошмара. Откуда-то она знала, что фрукты на этом дереве вовсе не волшебство, а отрава, и заторопилась к нему, чтобы остановить, прежде чем он надкусит один из этих манящих плодов. Но ей не удалось убедить Билла. Он лишь обнял ее одной рукой, сжал легонько и сказал:
— Не бойся, Рози — я знаю, какие бывают гранаты, и это не они.
И тут она проснулась, дрожа в темноте от страха и думая не о Билле, а о Нормане… Словно Норман лежал в постели неподалеку и думал о ней. Эта мысль заставила Рози скрестить руки на груди и крепко стиснуть себя в объятиях. Очень даже возможно, что именно этим он и занят. Она положила обруч обратно на столик, торопливо прошла в ванную и включила душ.
Ее тревожный сон о Билле и отравленных фруктах, ее вопросы о том, где и как она могла приобрести этот обруч, и сумятица чувств, испытываемых к картине, которую она купила, а потом содрала ее с рамы и, наконец, спрятала в кладовке как какую-то тайну… Все это отошло на второй план перед более сильной и реальной тревогой: ее свиданием. Оно назначено на сегодня, и стоило ей подумать о нем, как она ощущала у себя в груди что-то вроде электрического разряда. Она испытывала и тревогу, и радость. Ее по-настоящему первое свидание. Их свидание.
«Если только он придет, — зловеще шепнул голосок внутри. — Знаешь, ведь все это могло быть просто шуткой. Или ты могла его отпугнуть».
Рози шагнула было под душ, но в последний момент сообразила, что все еще стоит в трусиках.
— Он придет, — пробормотала она, нагнувшись и стягивая их. — Придет, точно, я в этом уверена.
Когда она нырнула под струю и потянулась за шампунем, голос из подкорки — на этот раз совсем другой — сказал: «Звери будут драться».
— Что? — Рози застыла как вкопанная с пластиковым флакончиком в руке. Она испугалась и не знала почему. — Что ты сказала?
Ничего. Она не смогла даже точно вспомнить, что она подумала, — опять что-то, связанное с этой чертовой картиной, запавшей ей в голову, как припев какой-то навязчивой песенки. Намыливая голову, Рози твердо решила избавиться от картины. От этой мысли она почувствовала себя лучше, как от решения покончить с какой-то дурной привычкой — бросить курить или выпивать за ленчем. И, выходя из душа, она уже напевала.
Билл не подверг ее пытке сомнений и тревоги — он не опоздал. Рози пододвинула один из кухонных стульев к окну так, чтобы можно было следить за его приездом (сделала это в четверть восьмого, через целых три часа после того как вышла из душа). В двадцать пять минут девятого мотоцикл с сумкой-холодильником, привязанной к багажнику, въехал на одну из парковочных стоянок возле дома. Голову водителя скрывал большой голубой шлем, и из окна ей не было видно его лицо, но она знала, что это Билл. Она уже могла безошибочно узнать его по очертаниям фигуры. Двигатель разок взревел, а потом он заглушил его и каблуком откинул подножку. Когда он выставил одну ногу, линия бедра стала на мгновение ясно видна под выцветшими джинсами. Рози ощутила, как ее пробила дрожь желания оказаться в его объятиях, и подумала: «Вот о чем я буду мечтать сегодня вечером, ожидая сна; вот что я буду видеть перед собой. И если мне очень-очень повезет, мне будет сниться эта картина».
Она размышляла, не подождать ли его здесь, наверху. Позволить прийти к ней, словно она была девочкой, которая в уютном родительском доме могла поджидать своего парня, собиравшегося повезти ее на танцы. Затаиться даже после того, как он уже появился, улыбаясь счастливой улыбкой и наблюдая в платье без бретелек из-за занавески в своей спальне, как он вылезает из отцовской, только что вымытой и надраенной машины и подходит к двери, машинально поправляя бабочку или подтягивая потуже ремень.
Она подумала об этом, потом открыла дверь кладовки, заглянула внутрь, вытащила свитер и пошла в коридор, натягивая его на ходу. Когда она вышла на площадку и увидела его, уже одолевшего половину лестницы, задравшего голову вверх и смотрящего на нее, ей пришло в голову, что она достигла как раз подходящего возраста: слишком стара, чтобы смущаться, но еще слишком молода, чтобы не верить, что какие-то очень важные надежды могут оправдаться вопреки всем правилам.
— Привет, — сказала она, глядя на него сверху вниз. — Ты вовремя.
— Конечно, — ответил он, продолжая смотреть на нее снизу вверх и, похоже, слегка удивившись. — Я всегда прихожу вовремя. Так меня воспитали. Наверное, у меня это еще и в генах заложено. — Он протянул ей одну руку в перчатке, как кавалер в кино. Она улыбнулась. — Ты готова?
Она еще не знала, как отвечать на этот вопрос, поэтому просто подошла к нему, взяла его за руку и позволила свести себя вниз и на улицу, под солнечный свет, озаряющий первую субботу июня. Он подвел ее по тротуару к мотоциклу, осмотрел критическим взглядом с головы до ног и покачал головой.
— Нет-нет, этот свитер не годится, — сказал он. — К счастью, я никогда не забываю свои бойскаутские тренировки.
С обеих сторон багажника «харлея» свисали седельные сумки. Он расстегнул одну из них и вытащил кожаную куртку, точно такую же, как у него: с карманчиками на «молниях» сверху и снизу, а в остальном строгую, черного цвета. Никаких блямб, эполет, сверкающих застежек и цепочек. Она была меньшего размера, чем у Билла. Рози взглянула на куртку, висевшую на его руке, гладкую, как звериная шкура, огорченная напрашивавшимся предположением.
Он поймал ее взгляд, тут же понял его и покачал головой.
— Эта куртка моего отца. Он учил меня ездить на старом индейском драндулете, который выменял на обеденный стол и комплект постельного белья. Он говорит, что когда ему исполнился двадцать один год, он исколесил на этом драндулете всю Америку. Тачка была из тех, что надо заводить педалью, а если забыть переключить скорость на нейтралку, она могла рвануться и вылететь прямо из-под тебя.
— Что случилось с тем мотоциклом? Он разбил его? — Она чуть улыбнулась. — Или ты его разбил?
— Ни то, ни другое. Он умер от старости. С тех пор в семействе Стэйнеров всегда были «харлеи». Этот — смирная машинка, тринадцать лошадей, триста сорок пять кубиков. — Он ласково коснулся кожуха двигателя. — Отец не ездит на нем уже лет пять или около того.
— Ему надоело?
Билл покачал головой.
— Нет, у него глаукома.
Она влезла в куртку. Похоже, отец Билла был на три дюйма ниже и, быть может, фунтов на сорок легче своего сына, но все равно куртка смешно висела на ней, доходя почти до колен. Однако в ней было тепло, и она с чувством благодарности и удовлетворения застегнула «молнию» до самого подбородка.
