Он отыскал мотоциклетную куртку, сверкавшую шипами, молниями и цепочками и заскрипевшую каждой складкой, когда он снял ее с вешалки. Продавец открыл было рот, чтобы спросить за куртку двести сорок долларов, но взглянул в глаза охотника, выглядывающие из-под жуткой пустыни свежевыбритого черепа, и сказал Норману, что куртка стоит сто восемьдесят плюс налог. Он сбавил бы еще, если бы Норман стал торговаться, но тому было на это наплевать. Он уже устал, у него трещала голова, он хотел вернуться в отель и поспать. Ему был необходим весь отдых, какой он только мог себе позволить, потому что завтра его ожидал хлопотливый день.
На обратном пути он сделал еще две остановки. Первую — в магазине, торговавшем остеопатическими товарами. Здесь Норман купил подержанную инвалидную коляску без мотора, которая в сложенном виде влезла в багажник «темпо». Потом он заехал в «Женский культурный центр и музей». Здесь он заплатил шесть долларов за вход, но не стал рассматривать экспонаты и не удостоил даже взглядом аудиторию, где развернулась дискуссия по вопросам естественного деторождения. Он совершил быстрый марш-бросок в магазин подарков Центра и тут же ушел.
В «Уайтстоуне» он сразу поднялся наверх, не расспрашивая никого про блондинку с хорошенькой попкой. В своем нынешнем состоянии он не решился бы попросить даже стакан содовой. В его свежевыбритой голове бились стальные кузнечные молоты, глаза вылезали из орбит, болели зубы и ныли челюсти. Что хуже всего, его рассудок теперь, казалось, плыл над ним, как воздушный шарик на параде в День Благодарения. Мозг словно был привязан ко всему остальному одной-единственной тоненькой нитью и мог оторваться в любой момент. Ему нужно было поспать. Может, тогда его мозг вернется обратно в голову, где ему и положено находиться. Что до блондинки, то лучший вариант — это воспользоваться ею как козырным тузом в запасе; чем-то, что используют только в крайней необходимости — «В случае аварии разбейте стекло».
Норман улегся в постель в четыре часа пополудни. Тупая боль в висках больше не напоминала результат похмелья; теперь она стала одной из его привычных головных болей. Он часто страдал ими, когда много работал. С тех пор как ушла Роза и раскрутилось его большое дело с наркотиками, головная боль дважды в неделю была вполне обычным явлением. Когда он улегся в постель и уставился в потолок, у него потекло из глаз и из носа, и он стал видеть забавные яркие зигзагообразные узоры, пульсирующие по краям предметов. Боль достигла той точки, когда ему начало казаться, будто в самой середине его головы торчит какой-то кошмарный зародыш, пытающийся родиться на свет. Тут уж ничего не оставалось делать, кроме как зарыться поглубже и ждать, пока боль отпустит, перескакивая от мгновения к мгновению по очереди — от одного к другому, как человек, переходящий по камням через ручей. Этот образ вызвал какое-то смутное воспоминание в глубине его мозга, но оно не смогло прорваться сквозь безжалостно пульсирующую боль, и Норман не стал концентрировать на нем внимания. Он потер рукой макушку. Гладкая поверхность ощущалась как нечто чужеродное, словно он прикасался к кузову отполированной машины.
— Кто я? — спросил он у пустой комнаты. — Кто я? Зачем я здесь? Что я делаю?
Он уснул, прежде чем смог приблизиться к ответу хотя бы на один из этих вопросов. Боль какое-то время преследовала его, заполняла глубины его сна без сновидений, как не отпускающая навязчивая идея, но в конце концов отстала. Его голова скатилась на край подушки, и через несколько минут он захрапел.
Когда он проснулся, спустя двенадцать часов, в субботу, в четыре утра, головная боль прошла. Он чувствовал себя свежим и энергичным, как почти всегда после такого приступа. Он сел, спустил ноги на пол и выглянул из окна в темноту. Голуби сидели на карнизе, воркуя друг с дружкой даже во сне. Он знал твердо, ясно и безо всяких сомнений, что сегодня наступит конец всей этой истории. Возможно, и его конец, по это имело второстепенное значение. Одно лишь сознание того, что в этом случае не будет больше никаких головных болен, — никогда не будет, — позволяло это считать честной сделкой.
В другом конце комнаты на стуле висела его новая мотоциклетная куртка, похожая на черное обезглавленное привидение.
«Просыпайся пораньше, Роза, — почти нежно подумал он. — Просыпайся пораньше, роднуля, и полюбуйся восходом солнца, ладно? Тебе следует налюбоваться им досыта, потому что он — последний в твоей жизни».
Рози проснулась в субботу утром в начале пятого и со страхом потянулась к лампе у кровати, уверенная, что Норман находится в комнате, не сомневаясь, что чувствует запах его одеколона, — все его парни пользуются «Пиратом» или не пользуются ничем.
Она едва не сшибла лампу на пол в панических попытках зажечь свет, но когда лампа наконец зажглась, ее страх быстро прошел. Вокруг была ее комната, маленькая, уютная и привычная, и все, что она могла чуять, — это слабый аромат ее согретой постелью кожи. Здесь не было никого, кроме нее… И Розы Марены, разумеется. Роза Марена была надежно спрятана в кладовке, где наверняка по-прежнему стоит, подняв одну руку, чтобы прикрыть глаза, и смотрит вниз, на руины храма.
«Мне снился сон о нем, — подумала она, садясь на постели. — Мне снился очередной кошмар о Нормане, вот почему я проснулась такая напуганная».
Она установила как следует лампу на столике. Та звякнула об обруч. Рози взяла его в руки и внимательно осмотрела. Странно, что так трудно было вспомнить (помни то, что ты должна помнить), как у нее очутилась эта безделушка. Купила ее в магазине Билла, потому что она была похожа на ту, что носила женщина на ее картине? Она не помнила, и это беспокоило ее. Как можно забыть (забудь то, что тебе надо забыть) такое?
Рози подняла обруч, тяжелый, как если бы он был золотым, но скорее всего обыкновенную позолоченную железяку, и посмотрела сквозь него на комнату, как в подзорную трубу.
Как только Рози это проделала, всплыл кусочек ее сна, и она поняла, что снился ей вовсе не Норман. Ей снился Билл. Они сидели на мотоцикле, но вместо того чтобы ехать с ней на пикник у озера, он вез ее по тропинке, уходившей все глубже и глубже в угрюмый лес с мертвыми деревьями. Через некоторое время они выехали на поляну. И на той поляне стояло единственное живое дерево, увешанное плодами цвета хитона Розы Марены.
— О, какой великолепный десерт! — радостно вскричал Билл, спрыгнув с мотоцикла и устремившись к дереву. — Я уже слышал о них — съешь один, и сможешь не оглядываясь видеть, что творится сзади тебя, съешь два, и будешь жить вечно!
