Все, что произошло после нашего побега с острова, затянуло красным туманом, у меня в голове остались лишь бессвязные обрывки тех событий. Я помню, как мы сбились с курса и долго пытались выйти на материк: сама я не справлялась с управлением, а Ричард несколько раз терял сознание. Как-то нам все-таки удалось добраться до Торнвилля. Как – понятия не имею.
Помню, что Стива и Ричарда забрали две разные машины скорой помощи, а меня отвезли в Портленд, где вместо своего дома я сразу угодила в клинику. Последнее, что я видела в Торнвилле, как два крепких медбрата укладывают полуживого Ричарда на носилки.
А еще черный мешок с телом Стива.
Этот мешок, его глянцевый блеск и контуры, по которым безошибочно угадывалось содержимое, врезался в мою память, как надпись на гранитном надгробии, – намертво, навсегда…
Кажется, по шоссе как раз проехала скорая помощь. Вой сирены прозвучал в морозном воздухе громко и отчетливо, и я вздрогнула. Может, пора идти домой? А зачем? Посижу еще.
Я не успела попрощаться ни со Стивом, ни с Ричардом. Меня сразу подхватили и оттеснили в сторону. Возможно, поэтому я запомнила только захлопнувшуюся пасть черного пластикового мешка, а еще… еще Стива, в последний раз смотрящего на меня тогда, в катере. Его глаза, которые говорили мне все, что уже не могли сказать губы.
Я прикрыла веки. Бесполезно. Перед внутренним взором все еще стояло пепельное лицо Стива и кровавое месиво на месте его груди и живота. Кажется, эта картинка никогда не сотрется из моей памяти. Почему я не запомнила его смеющимся? Или поддразнивающим меня? Или застывшим в шоке от моего отказа стать его женой? Любой его образ я приняла бы с благодарностью и хранила в сердце. Любой, но не этот, где Стив умирал у меня на руках, без тени сомнения променяв свою жизнь на мою, пожертвовав собой, чтобы я спаслась.
Когда воспоминания о нем накрывали меня дома, я бродила по комнатам и коридорам, рыдая в голос. Вот здесь, в прихожей, он подавал мне пальто. А здесь, в гостиной, он поставил вазу с цветами, которые подарил мне в первый день лета. А здесь, на кухне, он варил для меня кофе… Я стояла на одном месте, вспоминая выражение его лица, жесты, слова, которые он произносил в тот момент, вытирала слезы и шла дальше, ровно два шага до следующей памятной вещи или уголка дома, до следующей зарубки в моем спутанном сознании, до следующего стона, рождающегося где-то глубоко внутри меня и поднимающегося к горлу подобно вулканической лаве.
Кем был для меня Стив? Не знаю точно. Не могу охарактеризовать его каким-то одним словом. Другом, братом, связующей нитью с тем в жизни, что принято называть радостью. Любила ли я его? Наверное, любила. По-своему. Хотя мне трудно объяснить, как это – «по-своему». Все мы любим по-своему и никак иначе.
Папу я помнила не так. Думая о нем, перебирая мысленные картинки из нашей прошлой жизни вдвоем, я цепенела от горя, почти не дыша, словно мои легкие были парализованы. С уходом папы жизнь моя изменилась, и я как будто превращалась в куколку бабочки, которой больше никогда не раскрыть свои крылья. Когда я вспоминала папу, меня охватывала такая тоска, что пропадали все остальные чувства и желания, даже потребность плакать.
А Ричард… При мысли о нем я просто выпадала из реальности. Приходила в себя, уткнувшись лицом где-нибудь в угол кладовки или сидя на полу у входной двери. Я не помнила, как оказывалась во всех этих местах. Помнила только, что до этого думала о Ричарде Логане и меня током пронзала такая боль, что, казалось, мое тело разваливается на части. И тогда я сжималась в комок, закрывала глаза и старалась вообще ни о чем не думать, чтобы переждать приступ этой невыносимой боли.
Проблема была в том, что я постоянно думала или о папе, или о Ричарде, или о Стиве…
Я понимала, что сломалась. Окончательно сломалась. И чтобы не растерять остатки разума, приходила поговорить с папой. Ветер шевелил ветки вязов над моей головой, и мне казалось, что это папа слушает меня и вздыхает. Я не сомневалась, что где бы он ни был сейчас, он видит меня и скорбит, опечаленный моим состоянием, но я привыкла говорить ему только правду. Мы никогда не лгали друг другу.
– Знаешь, папа, сегодня я поняла, что наш дом перестал быть для меня убежищем. Своей пустотой он давит на меня, как могильная плита. Прости, если тебе больно это слышать… Утром я зашла, наконец, в твою комнату. Думала, справлюсь. После всего, что видела и пережила. Да, справилась. До письменного стола. А потом упала в обморок.
Я машинально вертела в руках бутон, все еще теплый, надо же…
– Пожалуй, я пойду. Мне еще нужно вызвать такси, но ты не переживай, я попрошу сторожа. До встречи!
Прошло несколько минут, а я все стояла на месте, не зная, как сказать то, что я вот уже несколько дней вынашивала в душе, для чего подбирала слова.
– Папа, ты не тревожься за меня. Мне все равно никогда уже не вернуться в свою прежнюю жизнь, в мой маленький уютный мир. Ты был от этого мира ключом, и я тебя потеряла. Стив хотел стать для меня таким ключом, но я сама выбросила его. Ричард уже стал им, я держала его в руках, но лишилась и его тоже. Ни тебя, ни Стива, ни Ричарда я никогда не верну. А больше у меня никого нет.
И все-таки, не выдержав, я упала на колени и прижалась лбом к надгробию.
– Папа, я больше не могу. Не могу! Мне так больно! Если бы ты только знал… – прошептала я, чувствуя, как камень высасывает из меня тепло, и прижимаясь к нему еще сильнее. Мои пальцы царапали землю и путались в заиндевелых травинках. – Я хочу сказать тебе одну вещь… Ты только пойми, прошу. Когда ушел ты, из моей жизни ушла надежда. Когда ушел Стив, из моей жизни ушла радость. Но я даже не могу объяснить тебе, чего я лишилась, потеряв Ричарда. Не знаю, как сказать. Самой себя, наверное. Да, пожалуй, так и есть. Только рядом с ним я чувствовала себя по-настоящему живой, понимаешь? А теперь, если я и так не живу, что мне остается? Ты простишь меня, если я… если я все-таки решусь?
Ветер пробежал по ветвям над моей головой, и они осуждающе зашуршали. А потом в их шорох вплелось тихо, но отчетливо:
– Я не дам вам этого сделать.
Я увидела, как от ближайшего дерева с широким раздвоенным стволом медленно отделилась тень и скользнула вниз по ледяному могильному камню.
* * *
Голос, прозвучавший в моих ушах, низкий, тягучий, почему-то напомнивший мне о воде, бегущей по каменистому руслу реки, звал меня из забытья. Он так походил на единственный голос, который мне хотелось услышать, что я, не сопротивляясь, тянулась на его звук. Если усилия врачей оказались бесполезными и вопреки лечению, психотерапии и времени я все-таки сошла с ума, то и пусть. Лишь бы слышать его!
