какая-нибудь нежить».
Майку это все очень не нравилось. Глупость какая-то! Он попытался выкинуть из головы этот вздор, но не вышло. Ну и что теперь? Пусть себе думается что угодно. Глупо все получилось. Утром поехал в центр, и на тебе! Отец сказал, столько работы по хозяйству. Надо бы вернуться и приниматься за дело, а то в полдень в самую жару придется закидывать сено на сеновал. Да, надо возвращаться. Так он сейчас и сделает.
«Так я и сделаю, — сказал он себе. — Обязательно так и сделаю».
Но вместо того, чтобы вернуться к воротам, сесть на велосипед, поехать домой и приняться за дело, Майк почему-то пошел дальше по следу. Все чаще попадались пятна запекшейся крови. Небольшие, впрочем. И по размерам не больше, чем у скамейки, которую он поправил.
Послышалось тихое журчание Канала. Немного погодя из тумана выступил край бетонного парапета.
Тут снова в траве показалось нечто. «О Боже, сегодня, как видно, день находок», — мелькнула у Майка сомнительно благодушная мысль.
Где-то в тумане прокричала чайка. Майк вздрогнул: он снова подумал о птице, которую он видел на руинах чугунолитейного завода ровно год назад.
«Что бы там ни лежало в траве, не хочу даже смотреть», — сказал он себе искренне, однако почему-то нагнулся, опершись руками о колени, и стал смотреть.
Оказалось, клочок материи с каплей крови.
Снова крикнула чайка. Майк оторопело уставился на закапанный кровью клочок материи и тут вспомнил, что случилось с ним прошлой весной.
Каждый год, начиная с апреля по май включительно, ферма Хэнлонов пробуждалась от зимней спячки.
Обыкновенно Майк узнавал о приходе весны не по первым цветкам крокуса под окнами кухни, не по лягушкам, которых ребята приносили весной в школу, и даже не по открытию бейсбольного сезона, когда первую игру проводили сенаторы из Вашингтона, уходившие с поля все в синяках от ушибов. Нет, он узнавал о приходе весны, когда отец кричал, чтобы Майк помог выкатить из сарая обшарпанный самодельный грузовик. Передняя его часть была от «форда» старой модели, а задняя — от старого грузовика-пикапа, при этом задний откидной борт был сделан из двери курятника. Если зима была теплой, они с отцом заводили грузовик с ходу, толкая его сзади. Кабина была без дверцы и без ветрового стекла. Сиденье смастерили из старого дивана, который Уилл Хэнлон притащил со свалки.
Они, бывало, становились по разные стороны бампера и выталкивали грузовик на дорогу. Если он шел хорошо, Уилл вскакивал в кабину, рукой включал зажигание, ногою — сцепление, дергая рычаг со стеклянным набалдашником от кухонной двери, ставил первую скорость, а затем орал во все горло: «Подтолкни-ка еще!» Он отжимал сцепление — и старенький фордовский двигатель принимался кашлять, пыхтеть, тарахтеть, давать сбои, порой набирал скорость, поначалу рывками, а потом работал ровно.
Мотор ревел как зверь, Уилл катил в сторону фермы Рулинов, поворачивал в объезд по их дороге (если бы Уилл поехал через ферму Бутча, полоумного отца Генри Бауэрса, тот, вероятно, пальнул бы в него из обреза). Возвращался он так же, с ревущим мотором без глушителя. Завидя грузовик, Майк, бывало, кричал, прыгал от радости, а мама стояла на пороге, вытирала руки кухонным полотенцем и изображала на лице отвращение, хотя на самом деле была очень рада.
Но чаще грузовик не заводился с ходу, и Майку приходилось ждать, пока отец сходит в сарай; спустя какое-то время, бормоча что-то про себя, Уилл появлялся, держа в руках заводную ручку. Майк был почти уверен, что отец бормочет ругательства, и в эти минуты он побаивался отца. Вскоре во время одного из бесконечных посещений больницы, куда Уилла положили в бессознательном состоянии, Майк узнал, что бормотание отца объяснялось страхом: он опасался заводной ручки. Однажды он не удержал ее и она, бешено раскручиваясь, вылетела и разорвала ему край рта.
— Отойди-ка, Майк, — говорил он, бывало, вставляя ручку в гнездо внизу радиатора. И когда допотопный «форд» наконец заводился, отец всякий раз говорил, что в следующем году продаст эту рухлядь и купит «шевроле», но так и не продал. Автомобильный гибрид по-прежнему занимал свое привычное место в сарае, весь облепленный сорняками.
Когда же он был на ходу, Майк сидел в кабине рядом с отцом и вдыхал пряный запах масла и синих выхлопных газов. Свежий ветер, залетевший в оконное отверстие, где когда-то было ветровое стекло, бодрил и будоражил. «Весна пришла, — думал тогда Майк. — Мы все пробуждаемся от спячки». И в груди у него нарастал безмолвный крик ликования, от которого сотряслись бы стенки кабины. Он чувствовал любовь ко всем, особенно к отцу, а тот оборачивался к нему и кричал: «Держись, Майк! Все-таки раскрутили мы нашу малютку. Эх, прокатим сейчас с ветерком!»
И они мчались по шоссе. Задние колеса допотопного «форда» отплевывали черную грязь и серые ошметки глины, а Майк с отцом тряслись на диванном сиденье в открытой кабине и хохотали, как олигофрены. Уилл пускал грузовик по высокой полевой траве, которая затем шла на сено, и они катили в сторону южного (картофельного) поля или к западному, засеянному кукурузой и фасолью, или к восточному, где росли горох, тыквы и кабачки. Из травы, почти из-под колес, с испуганным писком выпархивали птицы. Однажды вылетела куропатка — великолепная птица цвета осенних дубовых листьев, и отрывистый звук хлопающих крыльев слышался даже сквозь стук мотора.
Эти поездки были для Майка как бы окном в природу, тогда-то он и узнавал, что на дворе весна.
Весенняя страда начиналась с уборки камней в поле. Каждый день в течение недели они убирали камни, которые могли бы повредить лезвие плуга во время вспашки. Иногда грузовик увязал в весенней грязи — и Уилл принимался что-то бормотать себе под нос. «Не иначе, он ругается», — думал Майк. Некоторые дурные слова он знал, другие — «у, блудливая», — напротив, его весьма озадачивали. Это слово встречалось в Библии. Насколько Майк понял, блудницей называли женщину родом из Вавилона. Он уже хотел было поинтересоваться у отца, но в этот момент машина увязла в грязи, и отец стал мрачнее тучи, поэтому Майк отложил свой вопрос до лучших времен. Дело кончилось тем, что в конце того года он поинтересовался у Ричи Тоузнера, кто такая блудница, и тот ответил, что отец ему объяснял так: «Блудницей называют женщину, которая вступает в сексуальные отношения с мужчинами и получает за это деньги». «А как понять — вступает в сексуальные отношения?» — недоумевал Майк, и Ричи, схватившись за голову, не говоря ни слова, ушел.
