Я была далека от мысли, что Бройслав его недооценивает. Энеску осторожен, умен и хладнокровен — это плюс, но он может переоценить себя, а я не желала, чтобы из-за меня он получил проблемы, не то что пулю в спину. За Аббасом не задержится — факт. Не факт, что Бройслав понимает, какого опасного партнера решил надуть в «вист», используя крапленые карты. И за меньшие грехи Нур-Хайли к праотцам друзей отправлял, не то что партнеров.
А то, что он не найдет меня — слабое утешение, похожее на сыр в мышеловке. Наверняка и Бройслав это понимает, оттого и решил идти ва-банк.
Но, конечно, я не стану унижать его мужское достоинство, подвергая сомнению его решения — я просто подстрахую, буду вести параллельную игру, пока шейх не сделает себе харакири, не попадет в лапы своих мстительных чаяний.
Остальные жаждущие сатисфакции меня не волновали — во-первых, мелковаты, во-вторых, вменяемы, в-третьих — дважды на грабли имени меня, любимой, наступать не станут, да и с Энеску им тягаться слабо — эта Pysalia любого отпугнет. Макрухин — тем более. Дотянись, питон. В этих прериях его пустят лишь на свой обед и даже чешуей не подавятся. А друзья Савелия тем более из тени не выступят — зачем им скандал со столь значимой и веской фигурой, как Энеску во главе? Они, скорее, о содружестве помышлять начнут. Хотя подстраховаться в этом плане не мешало бы — все-таки я не святая наивность в сказки верить.
— Надеюсь, ты думаешь обо мне? — прошептал Бройслав, входя в меня.
— Конечно, — мяукнула ему в ушко, впиваясь ногтями в спину: только о тебе и думаю. И будь уверен, на этот раз я не та безответная трусишка Иволга, уж чему — чему, а защищаться научилась и смогу постоять за себя да за тебя. — Нас никто не разлучит.
— Никто.
Так началась семейная жизнь.
Лена стала для Бройслава эталоном совершенства: робкая и дерзкая, нежная и грубая, смелая и застенчивая, страстная и холодная. Он не задумывался, как в одной личности уживаются прямо противоположные качества — он был уверен — только так и может быть.
В разумных размышлениях и в капризах она была одинаково трогательной, прекрасной и привлекательной для него. Она ежедневно изумляла его, приоткрывая все новые грани своей личности. Холодно-надменный взгляд светской леди в ресторане сменялся пылким, лукавым взглядом дерзкой шалуньи, как только они выходили на улицу и садились в машину. Плавная, размеренная речь сменялась ехидными ремарками и остроумными замечаниями, легкая, едва натянутая улыбка уходила в небытие, как только Лена садилась за руль и гнала по трассе.
Ненормальная, — мрачнел Гарик, а Бройслав млел от радости и пил как нектар каждый жест, каждую эскападу любимой.
Хочешь устроить ралли?
Пожалуйста.
И они гоняли по серпантину, пытаясь обогнать ветер, и смеялись ему в «лицо».
Хочешь дикой ссоры и бурного примирения?
Пожалуйста.
Она кричала — он с улыбкой слушал ее, любуясь искаженным от гнева лицом. Даже на пике раздражения она казалась ему идеалом и вызывала желание. И шипела, вырываясь, царапалась, заводила его настолько, что он терял голову, а потом сдавалась и кричала уже от страсти.
Хочешь шокировать светские сливки, ввалившись на раут в драных джинсах и кроссовках?
Пожалуйста.
Хочешь подвеску из рубина на триста карат?
Пожалуйста.
Хочешь устроить танец живота на приеме у премьер-министра?
Хорошо.
Хочешь спеть на концерте рок-металлистов прямо на сцене?
Не проблема.
Хочешь почитать Данте в подлиннике?
Пожалуйста.
Хочешь освоить стрельбу из гранатомета? Хочешь увидеть созвездие Кассиопея и вспышку сверхновой, всю ночь наблюдать за звездным небом? Хочешь побыть в тишине и уединении? Хочешь устроить дебаты на тему исторической парадигмы или влияния ультранизких частот на биологическую систему организмов? Хочешь раскопать наследников Даган и проследить их генеалогическое древо?
Без вопросов, любимая!
Он не противился, прекрасно понимая: все, что она делает — читает ли вслух чушь из жизни светских хлыщей или поет арию Аиды в душе, устраивает стриптиз на трассе или кидает подушку в лицо, копается в архивных документах или вместе с Ким устраивает медитацию над цветком орхидеи — она делает для него, каждый час и день наполняя смыслом. Они играли, развлекая друг друга, импровизировали, ставя в тупик и заставляя соображать и находить все новые и новые варианты выхода. Они, не сговариваясь, жили по одному правилу: есть наш мир и их мирок. Наш мир — закрытая для других зона, их мирок — арена развлечений, а жизнь игра, вечная игра в разные забавы. И чего бояться, что может остановить тех, кто прошел грань жизни и смерти при жизни и в смерти? Кого жалеть было им здесь, в аду человеческого театра, где каждый играл точно так же, как они, но скрыто, искусно завуалировав свои истинные лица под маски выданных и выдуманных ролей? Они же скинули их, расправили крылья, те, что обрели благодаря своей любви, и летали без страха над адом, кружили над суетой и глупейшими целями, к которым рвалось большинство. Им не нужны были законы и правила тех, кто барахтается в лаве низких эмоций и лишь поглядывает в небо, не решаясь обрести его. У них были свои законы, свои правила — как свой, обособленный мир — островок рая посреди вод Стикса.
Орион сплавился с девушкой, как сталь со стеклом, и не представлял жизни без «Леночки».
И даже Гарик сдался, заметив как-то: `вы стоите друг друга. Оба неоднозначны'.
`Ненормальны'? — лукаво улыбнулся ему Бройслав.
`Ну-у… Есть такое'.
`Если б ты знал, друг мой, как прекрасно это безумие! И поверь мне — только в нем и стоит жить'.
Я не просто так устраивала эскапады. Я хотела выманить Аббаса и поставить точку хотя бы на эпопее с одним врагом. К тому же мне было интересно, как поведет себя Бройслав — мягкий, ласковый, безмятежно добрый и все же твердый как кокос. Я увязла в нем как муха в патоке и дошла до последней точки безумия — молилась, слушая его сонное дыхание ночью, просила Бога и всех, кто говорит, смотрит на нас с небес, об одном: даруйте ему долгую и счастливую жизнь в здравии, любви и благополучии.
Почти месяц мы жили с ним вместе и, казалось бы, пора насытиться обществом друг друга, возможно, устать, но нас только больше распаляло и сплавляло время, запутывало и опутывало настолько, что я уже не знала, где Бройслав, где я.
Стоило ему начать декламировать Тютчева — я подхватывала, выдавая следующую строчку. Стоило мне запеть — он подхватывал. Мы могли не говорить часами и обмениваться лишь взглядами, но понимали друг друга абсолютно. Каждый его жест, взмах ресниц, оттенок эмоции, отражающийся в глазах, был понятен мне — я знала его причину и следствие. Мы пытались насытиться друг другом, и словно безумные все больше привязывались, сплетались, сливались, дышали в унисон, пропадая в сладкой нирване любви, безграничной как небо над головой и чистой как крылья ангелов.
