Это были чудесные дни: не надо отправляться куда-то по делам, никакой спешки и суеты.
Иногда отец оставлял ему короткую записку: «Ничего по дому сегодня делать не надо». Или: «Поезжай в Оулд-Кейп, посмотри на трамвайные рельсы». И Майк отправлялся в Оулд-Кейп, где еще сохранились трамвайные пути. Он внимательно их разглядывал и с удивлением думал: как странно, что трамваи, похожие на поезда, разъезжали по середине улицы. Вечером Майк с отцом иногда обсуждали дневную экскурсию, и отец показывал фотографии Дерри, где действительно когда-то ходили трамваи. На вагонах расклеены плакаты с рекламой сигарет. А как-то раз отец отправил Майка в Мемориал-парк, где стояла водонапорная башня, посмотреть, как купаются птицы в птичьем бассейне. Однажды они с отцом ходили в городской суд поглядеть на адскую машину, которую шеф полиции Бортон обнаружил на чердаке почтенного учреждения. Это был «электрический стул», отлитый из стали, с ручными и ножными креплениями наподобие кандалов. Из спинки и сиденья стула торчали круглые набалдашники. Майку вспомнилась фотография из какой-то книги: фотография «электрического стула» в тюрьме Синг-Синг. Бортон разрешил Майку сесть на «электрический стул» и опробовать наручники.
После того как прошло первое зловещее ощущение непривычности, Майк вопросительно посмотрел на отца и шефа Бортона: ему было непонятно, почему для бомжей, ошивавшихся в городе, как выразился Бортон, полагалось в двадцатые — тридцатые годы столь суровое наказание. На шарообразных выступах стула сидеть было неудобно, а из-за пут металлических креплений невозможно было принять нужное положение, но…
— Мда, ты еще малец, — сказал Бортон и хохотнул. — Сколько ты весишь? Фунтов семьдесят — восемьдесят? Большинство бродяг, которых сажал в это кресло шериф Сэлли, весили в два раза больше. Посидят этак часок — приятного мало, часа два-три — уже хреново, а часиков пять-шесть — хоть волком вой. Через семь-восемь часов начнут визжать как недорезанные, а часиков через шестнадцать-семнадцать — льют слезы. А когда закончится их суточное пребывание в нашем городе, они готовы поклясться чем угодно, хоть самим Господом Богом, что ноги их больше не будет в Дерри. И насколько я знаю, редко кто из них испытывал судьбу во второй раз. Провести сутки на «электрическом стуле» — это тебе не фунт изюму.
Майку вдруг показалось, что стул словно обрастает выступами, они впивались в зад, в позвоночник, в поясницу, в шею. «Можно я слезу с этого стула?» — вежливо спрашивал он, и Бортона снова разбирал смех. Был момент, одно памятное мгновение, когда Майку показалось, что шеф сейчас покачает ключами у него перед носом и скажет: «О чем разговор… я тебя выпущу… но сутки ты у меня все-таки посидишь».
— Зачем ты меня сюда привел, папа? — спросил Майк по дороге домой.
— Вот подрастешь — узнаешь, — ответил Уилл.
— Такой противный этот шеф Бортон. А тебе он нравится?
— Мне он тоже не нравится, — произнес отец. Так резко, что Майк не осмелился больше задавать вопросы.
Но в основном места, куда водил его отец, Майку нравились. К десяти годам благодаря отцу у него пробудился интерес к истории Дерри. Когда Майк проводил пальцами по гальке на постаменте, где был бассейн для птиц, или уже когда присаживался, чтобы получше рассмотреть трамвайные пути на Монт-стрит в Оулд-Кейпе, его до глубины души поражало ощущение времени. Быть может, оно, время, обладает весом? Некоторые ребята в классе смеялись, когда миссис Грингасс рассказывала им про свет, но Майк не смеялся, его буквально ошеломила новость. «Свет, оказывается, весит? О Боже, это ужасно!» — подумал он. Да, он чувствовал, что в конечном счете будет погребен во времени.
Первая записка, оставленная отцом весной 1958 года, была написана на обороте конверта и лежала под солонкой. Воздух был по-весеннему тепл, удивительно сладок, и мама открыла все окна. «Сегодня никаких дел по дому, — говорилось в записке. — Если хочешь, поезжай на велосипеде на Пастбищное шоссе. Увидишь слева старинную каменную кладку и старую технику в поле. Посмотри по сторонам и привези мне какой-нибудь сувенир на память. К котловану и близко не подходи. Возвращайся засветло. Почему — сам знаешь».
Что-что, а уж это Майк хорошо знал.
Он сказал маме, куда поедет, и она нахмурилась.
— Хорошо, но почему бы тебе не поехать с Рэнди Робинсоном. Он тоже, верно, захочет посмотреть.
— Ладно. Заскочу, спрошу, поедет ли он, — ответил Майк.
К Робинсону он заехал, но тот, оказалось, укатил в Бангор за семенной картошкой. И Майк отправился на Пастбищное шоссе один. Туда ехать-то всего ничего — каких-то четыре мили. Когда Майк наконец прислонил велосипед к старому деревянному забору по левую сторону от Пастбищного шоссе, было около трех часов. Он перелез через ограду и двинулся через поле. Час походит, посмотрит, что тут интересного, а потом домой. Если он возвращался к шести, когда мама обычно накрывала стол к обеду, она не сердилась, что он запоздал, но один памятный случай в этом году научил его быть пунктуальным. Как-то он опоздал к обеду, и с мамой была истерика. Она схватила посудную тряпку и ударила его по лицу, когда, раскрыв рот, он стоял у порога кухни, поставив на пол корзину с радужной форелью.
— Больше меня так не пугай! — кричала она. — Слышишь? Не смей!
И всякий раз это «больше» оборачивалось мокрой посудной тряпкой. Майк думал, что отец вмешается и остановит мать, но отец не вмешивался. Может быть, он знал, что в этом случае ее звериная ярость обрушится и на него. Майк хорошо усвоил этот урок — довольно было одного удара тряпкой. «Возвращайся домой засветло». «Хорошо, мам».
Он дошел до середины поля, где находились развалины какого-то исполинского сооружения. Это были остатки чугунолитейного завода Китченеров. Майк, случалось, не раз проезжал мимо них, но ему и в голову не приходило осматривать здешние достопримечательности. Да он и не помнил, чтобы ребята ему рассказывали что-нибудь про эти места. Теперь же, нагнувшись, чтобы рассмотреть полуразрушенную кладку, Майк догадался, почему это место предпочитают объезжать стороной. Поле было ослепительно яркое в лучах весеннего солнца, временами, правда, набегало облако и поле захватывала тень; но все равно что-то пугало и настораживало в этой картине, и прежде всего тишина, нарушаемая только порывами ветра. Майку казалось, будто он исследователь, обнаруживающий останки какого-то легендарного древнего города.
