— Там.
Выпрямившись, Быстров сказал в рацию:
— Он уходит через дворы. Оцепить район. Брать живым!
Машины прибывали и прибывали, дверцы раскрывались в сгустившихся сумерках. Из машин высыпали новые и новые люди, казалось, этому не будет конца.
Те, кто любил гулять по вечерам, с изумлением и любопытством наблюдали, как вооруженные люди в камуфляже заполняют дворы, врываются в подъезды, занимают позиции на крышах гаражей и ангаров, в кустах и на углах домов. Огромная невидимая рука схватила и сжала в кулаке несколько кварталов.
Быстров вместе с двумя омоновцами перебежал вдоль стены многоэтажки до подъезда. Он был взбудоражен. Никогда еще капитан не управлял столь значительным событием. Странная эйфория затуманила ему разум. Вся эта бессмысленная беготня, шум и суета, все казалось ему грандиозным.
«Это вечная битва между Законом и Преступностью», думал капитан, шагая в темноту и вонь подъезда вместе с двумя людьми в камуфляже, которые прикрывали его от несуществующей опасности.
Из загаженного окна лестничной площадки между первым и вторым этажами Быстров наблюдал, как отряды, подобно тараканам, бегают в непонятных направлениях, растекаясь по дворам, переулкам, перекресткам.
— Всем занять позиции, — сказал он в динамик, потому что чувствовал себя обязанным сказать что-нибудь.
— «Так точно, вас понял, занять позиции».
Кто ответил? Кто скрылся за механическим искаженным голосом? Быстров не мог сказать точно. Он был неопытен и слишком взволнован.
Капитан исполнился мистическим трепетом перед безжалостным механизмом, который — он чувствовал — вовсе ему не подчинялся.
Видение: начальник областного УВД пожимает ему руку. Фотовспышки, телекамеры, кричащие заголовки на первых полосах газет.
Быстров почувствовал за спиной несокрушимую твердь государства. Его тело наполнялось мощью, в глазах появился блеск. Он был исполнителем великой миссии.
Рация затрещала.
Быстров поднял рацию к губам.
— Первый на связи.
— «Первый, первый, говорит седьмой. Мы Его взяли».
— Вас понял. Где вы сейчас?
— «Пост номер семь, повторяю, пост номер семь».
Быстров переключил канал.
— Всем постам полная боевая готовность. Первый отряд — на пост номер семь.
Быстров отключил рацию. Кивнул людям в масках.
— Получилось.
Пост номер семь — это угол размером с детскую площадку, образованный стыком двух многоэтажек, десятком гаражей и зданием детсада № 12.
Приближаясь, капитан увидел группу омоновцев, которые сгрудились кругом, закрывая обзор.
Быстров почувствовал внезапный страх.
— Что происходит?
Двое в масках обернулись. В их движениях было что-то животное. Они походили на призраков с автоматами.
Один шагнул к Быстрову.
— Он ушел. Федоров убит.
— Куда ушел?
Омоновец махнул рукой в черной перчатке: за мной.
Быстров последовал за ним. Омоновцы расступились перед ним. Но по-прежнему толпились, скрывая от глаз капитана что-то на земле.
Они повернули за угол. Быстров заморгал, силясь понять, что же он видит.
Между стенами двух домов проем загородила ледяная стена высотой в два с половиной человека. От угла до стены тянулась кровавая цепочка.
Человек в маске повернулся к нему.
— Федоров взял Его у гаражей. Вместе с Никоненко его оставили стеречь убийцу. Я только на минуту отлучился доложить командиру отряда. Услышал стрельбу. Бегу назад — Федоров лежит убитый, второй в ступоре, а этот… черный — бежит за угол.
Наши открыли огонь. Я крикнул, чтоб не стреляли. Побежал за Ним. Повернул — тут вот что, — омоновец кивком указал на ледяную стену.
Быстров приподнял фуражку, почесал лоб.
— Он был в наручниках?
— Да.
— Тогда какого хрена?
Люди в масках вертели головами, стараясь не смотреть на капитана. Быстров вдруг понял: они его презирают. В нем нет чего-то, что было у Точилина — и хоть тресни.
Они никогда не будут уважать его.
А Точилин пропал без вести. Где его черти носят?
Омоновцы расступились перед Быстровым. Капитан мгновенно охватил взглядом все: тело с двумя рваными дырами на груди, сквозь которые матово поблескивал кевларовый бронежилет. Лужу крови вокруг простреленной головы. Двое держали под руки Никоненко. Маску с него сняли. Волосы нелепо торчат во все стороны, глаза расширены, посиневшие губы дрожат. Никоненко мерз в середине июня. Брови и ресницы покрыты инеем.
— Он дохнул на меня, — выдавил Никоненко. — Холодно так стало… Я автомат выронил. Стою, рукой пошевелить не могу. А этот, черный, капюшон свой поганый снимает.
— Что ты видел? — спросил Быстров. Он тоже похолодел — здоровый мужик в камуфляже говорил детским голосом, и глаза его были широко раскрыты.
Никоненко, дернув щекой, безумным взглядом посмотрел на капитана.
— Себя, — прошептал он. — У Него было мое лицо. Только старое. Злое. И какое-то… больное, что ли… Не могу объяснить. Никогда такого не видал.
Молчание. Один из омоновцев, мрачно насупившись, сплюнул под ноги.
«Прощай, Никоненко», подумал Быстров. «Кончилась твоя служба».
— Что дальше?
— Глаза… глаза у Него были страшные. На меня смотрит, я чувствую, что дышать не могу, и мыслей в башке никаких нет. Сам не понял, как Он без наручников оказался. Потом, помню, Он побежал, наши за Ним, а они, — Никоненко указал на блестевшие на земле наручники. — Валяются.
И Федоров лежит. Мертвый.
Быстров с тоской посмотрел на труп.
— Кто стрелял?
Отворачиваются.
Все стреляли. Теперь не разберешь, кто подстрелил своего.
И частичную ответственность за это несет он, Быстров. Да его даже рядом не было, когда все случилось!
Никоненко подали стаканчик горячего кофе. Он взял стаканчик дрожащей рукой.
В мертвой тишине раздался немыслимый звук человеческого смеха. Ужасный по контрасту с трупом и унынием, охватившим участников операции.
Все обернулись.
Павел Покровский стоял в десятке шагов от них. Руки в карманах ветровки. В глазах блестят искорки веселья. Несмотря на это, Быстров поразился, до чего печальный у Покровского взгляд. Он, вероятно, родился с этой затаенной мукой в глазах.
— Что вы ржете? — сварливо спросил Быстров.
Павел приблизился.
— От ужаса. Я рисковал своей шкурой только для того, чтобы ваши молодцы подстрелили своего.
— Заткнись, придурок, — процедил один из омоновцев, как бы невзначай проходя мимо. Ствол его автомата задел руку Павла. Тот поморщился, но скорбно-веселые искорки в глазах не погасли.
