Его также тянуло к ней. Она прекрасно знала об этом, начиная с того первого ленча в пустынном ресторане на День Независимости. На мгновение — на одно краткое мгновение — их взгляды встретились, и между ними прошла жаркая волна. Она полагала, что Стью тоже знает, как обстоят дела, но он ждал, пока она сама примет решение. Она ведь была сначала с Гарольдом и, стало быть, принадлежала ему. Мысль, достойная вонючего самца, но как она опасалась, окружающий мир снова превратиться в царство вонючих самцов. По крайней мере, на время.
Если бы только нашелся кто-нибудь для Гарольда, но никто не находился, а она боялась, что не сможет так долго ждать. Она подумала о том дне, когда Гарольд неуклюже попытался окончательно утвердить свое право собственности на нее. Как давно это было? Две недели назад? А казалось, что раньше.
Она заснула.
Когда она проснулась, было все еще темно. Кто-то тряс ее за плечо.
Она протестующе забормотала — впервые за эту неделю она спала спокойно и не видела снов, — а потом неохотно выплыла на поверхность, думая, что уже утро и пора ехать. Но с чего бы это им ехать в темноте? Она села и увидела, что луна уже зашла.
Ее тряс Гарольд. Выглядел он испуганно.
— Гарольд? Что-то случилось?
Она заметила, что Стью тоже был на ногах. И Глен Бэйтмен, и Перион.
— Марк заболел, — сказал Гарольд.
— Заболел? — переспросила она, и до нее донесся тихий стон с того места, где стояли двое мужчин и Перион. Фрэнни почувствовала, как ее захлестывает черный ужас. Больше всего на свете они боялась болезней.
— Это не… грипп, Гарольд? — спросила она, потому что если Марк с запозданием подцепил Капитана Шустрика, то это значило, что с каждым из них может случиться то же самое.
— Нет, это не грипп. Ничего похожего. Фрэн, ты ела этим вечером консервированные устрицы? Или, может быть, во время ленча?
Она попыталась сосредоточиться.
— Да, я съела несколько штук и за ленчем, и за ужином, — сказала она. — Вкус у них был прекрасный. Я очень люблю устрицы. Это пищевое отравление?
— Фрэн, я просто спрашиваю. Никто не знает, что это такое. Доктора нет дома. Как ты себя чувствуешь? С тобой все в порядке?
— В порядке, только спать хочется. — Но спать ей больше не хотелось. Еще один стон донесся с противоположной стороны лагеря.
— Глен думает, что это аппендицит, — сказал Гарольд.
— ЧТО?
Гарольд только кисло улыбнулся и кивнул.
Фрэн поднялась и подошла к остальным. Гарольд последовал за ней печальной тенью.
— Нам надо как-то помочь ему, — сказала Перион. Голос ее звучал механически, словно она уже множество раз повторила эту фразу. Фрэн посмотрела на Глена, лицо которого выглядело бледным и постаревшим.
— Гарольд сказал, вы считаете, что это аппендицит? — спросила она.
— Я не знаю, — сказал Глен расстроенным и испуганным голосом. — Конечно, симптомы налицо: у него жар, живот напряжен и вздут, прикосновения причиняют боль…
— Нам надо как-то помочь ему, — снова сказала Перион и разрыдалась.
Глен дотронулся до живота Марка, и тот закричал от боли. Глен отдернул руку так быстро, словно прикоснулся к раскаленной плите, и посмотрел на Стью и Гарольда с плохо скрываемой паникой.
— Что вы можете предложить, джентльмены?
Гарольд стоял неподвижно, и его кадык ходил взад и вперед, словно в горле у него что-то застряло. Наконец он выпалил:
— Дайте ему немного аспирина.
Перион, сквозь слезы смотревшая на Марка, резко обернулась к Гарольду.
— Аспирин? — спросила она тоном яростного удивления. — АСПИРИН? — Голос ее поднялся до визга. — И это все, что ты можешь придумать своей ученой задницей? Аспирин?
Гарольд засунул руки в карманы и посмотрел на нее с несчастным видом, покорно снося упреки.
— Но Гарольд прав, — сказал Стью очень мягко. — В данный момент ничего, кроме аспирина, у нас нет, Перион. Сколько сейчас времени?
— Вы просто не знаете, что делать! — закричала она на них. — Почему вы не можете честно в этом признаться?
— Четверть третьего, — сказала Фрэнни.
— А если он умрет? — Пери откинула с лица растрепавшуюся копну золотисто-каштановых волос.
— Оставь их в покое. Пери, — сказал Марк слабым голосом. — Они делают, что могут. Если боль не прекратится, я так или иначе умру. Дайте мне аспирина. Что угодно.
— Я принесу, — сказал Гарольд. — У меня есть немного в рюкзаке. Очищенный, — добавил он, словно надеясь на одобрение.
— Нам надо как-то помочь ему, — вернулась Перион к своему заклинанию.
Стью отвел в сторону Глена и Фрэнни.
— У вас есть какие-нибудь идеи? — спросил он тихо. — У меня, во всяком случае, нет. Она накинулась на Гарольда, но его мысль насчет аспирина была примерно раза в два находчивее моих предложений.
Глен вздохнул.
— Может быть, просто кишечник переполнен. Слишком часто мы едим всухомятку. У него подействует живот, и все пройдет.
Фрэнни покачала головой.
— Я так не думаю. Если бы дело было в кишечнике, у него не было бы жара. Да и живот не вздулся бы.
Казалось, будто в животе у Марка за ночь выросла целая опухоль. От этой мысли ей стало не по себе. Она не помнила, когда в последний раз (за исключением снов) ей приходилось испытывать такой страх. Как там Гарольд сказал? Доктора нет дома. Как это точно. Как это ужасно точно. Господи, как они одиноки. Как далеко они ушли по канату, под которым кто-то забыл натянуть страховочную сетку. Она перевела глаза с напряженного лица Глена на лицо Стью. И там и там она увидела глубокую боль. В каком-то смысле, — предположила Фрэнни, — так оно и было.
— Что мы будем делать? — безнадежно спросила Фрэнни. Она думала о своем ребенке, и снова и снова в ее мозгу звучал один и тот же вопрос: «Что если надо будет делать кесарево? Что если надо будет делать кесарево? Что если…»
Позади нее вновь закричал Марк, словно возвещая ей ужасное пророчество, и она почувствовала к нему ненависть.
Они переглянулись в пульсирующей темноте.
Из дневника Фрэн Голдсмит 6 июля 1990 После недолгих уговоров мистер Бэйтмен согласился ехать с нами. Он заявил, что после всех своих статей («Я пишу их умными словами, чтобы никто не мог догадаться, насколько они примитивны», — сказал он) и после того, как он в течение двадцати лет отравлял студентам жизнь своей социологией, он решил, что не имеет права упустить такую возможность.
Стью спросил, какую возможность он имеет в виду.
«По-моему, это должно быть ясно, — сказал Гарольд своим НЕВЫНОСИМО ВЫСОКОМЕРНЫМ тоном (иногда Гарольд бывает милым, но часто он превращается в мешокдерьма, и этим вечером был как раз такой случай). — Мистер Бэйтмен…»
