Андрей распрямил ноющую спину и с гордостью посмотрел на свой корабль. Он видел его как будто двойным зрением: первым – большую лодку с парусом, эдакий узкий, не очень-то красивый баркас, вторым – мощный, великолепный корабль, быстрый, надежный, наполняющий ужасом сердца врагов.
Андрей сбросил вниз топор, соскочил сам (с немалой высоты) и, оборотившись к восходу, увидел, как над краем леса уже теплится рассвет.
Очнувшись, Ласковин увидел совсем близко встревоженное Наташино лицо. Девушка сжимала его голову в ладонях, и глаза ее были полны беспокойства.
– Все в порядке,– прошептал Андрей и, приподнявшись, коснулся лбом лба девушки.– Я немножко выпал, но уже вернулся. Все хорошо!
– Ты кричал,– тихо сказала Наташа.
– Со мной бывает.
– Ты должен мне рассказать!
– Что рассказать? – прошептал Андрей, касаясь губами ее волос.
– Все!
Андрею понадобилось огромное усилие, чтобы не потерять голову от близости ее тела.
Очень бережно он отстранил от себя девушку, отнял ее руки от своего лица и указал на диван рядом – «Садись!»
Наташа чувствовала, насколько он напряжен. Ей хотелось обнять, согреть, успокоить… Но девушка безропотно подчинилась и опустилась рядом. Поджав под себя ногу, полуобернувшись к Андрею, она отбросила назад челку и улыбнулась. Что бы ни рассказал тот, кого она любит, Наташа не упустит ни слова.
– Как-то раз, давным-давно,– начал он,– я решил, что лучше других знаю, что такое справедливость…
Прошел час. Потом еще один. Ласковин подбадривал себя, глотая остывший глинтвейн. Он рассказывал действительно всё. Опуская лишь то, что нельзя говорить девушке, которую любишь. Например, говоря об Антонине, Андрей ограничился несколькими фразами. Зато, пользуясь случаем, Ласковин рассказал о запрете, наложенном на него отцом Егорием. И о том, как попробовал расправиться с Пашеровым (попытавшись изложить как можно смешнее). И, наконец, о решении, которое принял его духовный наставник.
– Вот так,– заключил он.– Теперь я, можно сказать, не у дел!
Наташа медленно вытянула затекшую от долгого сидения ногу, взяла кисточку винограда.
То, что она услышала, было и хуже, и лучше того, что можно было предположить. По поводу «не у дел» можно было не обманываться. Очень скоро Андрей опять окажется «при деле». И все-таки Наташе стало легче. Потому что в нем самом она не обманулась. Андрей оказался именно таким, как она ждала. Кому она верила. Он оказался Героем. И человеком. К тому же не пренебрегал ею, а выполнял своего рода обет. Временный.
– Давай я тебя покормлю,– сказала Наташа.
– Давай,– согласился Ласковин.– Кстати, у тебя возмутительно красивые ноги!
Теперь-то он мог об этом сказать!
– Только ноги? – засмеялась девушка.– Оладьи будешь есть?
– С жадностью!
– Через пятнадцать минут! – пообещала Наташа и отправилась на кухню.
Ласковин позвонил домой. Поговорил с отцом Егорием (ничего нового), оставил здешний телефон. На всякий случай.
Наташа высыпала в молоко муку для оладий и услышала, как Андрей что-то напевает, расхаживая по комнате.
«Господи,– попросила она.– Помоги нам!»
Утром ее разбудил телефонный звонок.
– Да? – сонным голосом проговорила она, снимая трубку.
– Будьте любезны Андрея Ласковина! – пророкотал низкий мужской голос.
– Андрей! – крикнула она. И в трубку: – Одну минуту!
Ласковин появился тотчас, как будто и не спал.
– Включи телевизор! – вместо приветствия сказал отец Егорий.– Есть там телевизор? Пятый канал включи!
– Нет здесь телевизора,– сказал Андрей.—
А что случилось, отец Егорий?
– Пашеров убит!
Анатолий Иванович Пашеров, депутат, председатель, член и т. д., был убит утром, в восемь часов сорок минут, у подъезда своего дома. И уже через пятнадцать минут на место преступления прибыла телевизионная бригада. Несколько опередив милицию.
Убийца, по заявлениям доброй дюжины очевидцев, был один. В этом все свидетели были единодушны. Что же касается его внешности – тут вариантов было столько же, сколько глаз наблюдало за совершением преступления. Впрочем, подавляющее большинство было уверено, что убийца – мужчина.
Преступник остановился в пятидесяти метрах от подъезда, из которого спустя несколько минут вышел Пашеров. На плече у преступника висела длинная сумка из красного материала. (Сумку тоже запомнили все.) Убийце не пришлось долго ждать: Пашеров выходил из дома всегда в одно и то же время. На тротуаре, напротив подъезда, уже стоял «мерседес» господина депутата, мощная машина с тонированными пуленепробиваемыми стеклами. Пашеров пересек тротуар, окруженный своими телохранителями, и вместе с ними сел в автомобиль. Убийца позволил ему это сделать. Но когда дверцы «мерседеса» захлопнулись, выхватил из сумки автомат и произвел один выстрел из подствольного гранатомета.
Конструкцию пашеровского «мерседеса» преступник знал в совершенстве – попал точно в бензобак. «Мерседес» взлетел на воздух вместе с Пашеровым, шофером и тремя охранниками. Никто из них не выжил.
К сожалению, эти пятеро были не единственными жертвами убийцы. На грохот взрыва из подъезда выбежали еще три человека: два охранника и милиционер.
Впоследствии скажут, что они пытались задержать преступника. К сожалению, дело обстояло иначе. Вряд ли кто-то из погибших успел увидеть убийцу раньше, чем он открыл огонь. Все трое остановились посреди тротуара, глядя на пылающие обломки «мерседеса». Убийца срезал их длинной очередью, бросил автомат на асфальт, прыгнул на мотоцикл, стоявший тут же, и покинул место преступления.
Поиски оказались безрезультатными, хотя, по заверению органов, ни один мотоциклист в пределах города не остался непроверенным.
Погибли восемь человек: сам Пашеров, шестеро его людей и милиционер. Одна из свидетельниц получила легкое ранение в ногу обломком взорванной автомашины. Начато расследование, в котором примет участие не только МВД, но и ФСК, так как убийство это можно отнести к разряду политических. Мотивы пока не установлены. Не обнаружены и улики, способные навести на след убийцы. На брошенном автомате номера были спилены, и отпечатков пальцев, естественно, не осталось. Красная сумка тоже ничем не помогла следствию.
Вот та конкретная информация, которую за пять минут пересказал Андрею Потмаков. Но уже второй час на экране телевизора обгладывали сахарную кость политического убийства. Сменяя друг друга, разного рода деятели распинались по поводу «непоправимой трагедии» и вещали о том, какой фигурой в политической жизни России обещал стать покойный депутат горсовета. («Вот именно,– подумал Ласковин.– Какой?») И ни слова не было сказано об остальных семи убитых.
