— Прости меня?.. — Сказала-спросила вдруг Виктория, сидя, как и Олеся, на улице и на белых бетонных ступеньках, покрытых сверху мраморной бежевой плиткой, детского дома, первой прерывая их же всё и пятиминутное молчание, образовавшееся между ними и, как ни странно, спокойную и не тяжёлую, не угнетающую тишину-атмосферу: ведь и они уже столько всего и стольких же успели обсудить за этот час-полтора посиделок, не думая о загрязнённой одежде, сбитой обуви да и вообще же чём и ком-либо другом-ином, что уже и не хотели уходить отсюда, и пусть же всё как и, собственно, говорить, что-то или кого-то ещё же обсуждать; зато и смотрели же всё и до этого момента в одном направлении — в чёрное звездное небо и ждали, когда луна покажется из-за их спин, передавая из рук в руки и впрыскивая друг за другом пистолет с последней дозой градуса.
— За что?.. — Ответила-спросила в том же уже и захмелевшем тоне Олеся.
— За «всё»! — Развела руками в разные стороны Вика и будто бы ещё и поклонилась-преклонилась; на деле же — просто устав держать голову в ровно-прямом положении и решив «позалипать» на носки своих туфель. — Ты — классная. Ты и… Артём! Вы!.. Вы — классные. Истинные представители — своего рода… То есть — «вида» и!.. «И».
— Ты не понимаешь, что сейчас несёшь!.. — Фыркнула брюнетка и спрятала своё уже и «пусто-холостое» оружие обратно за ремень. — Ты — пьяна.
— Нет!.. — Тут же подорвалась с места светловолосая и спустилась вниз, к девушке же, сев и слева же всё от неё. — «Нет»! Это — правда! Я так… Так хотела — примкнуть к вам. Так вам завидовала, что не вхожу в ваш каст и должна была быть с… «этими», что… измывалась над вами. Над «тобой»! Так гадко!.. — И схватилась обеими руками за голову, упав лицом в свои же колени и продолжая же затем говорить откуда-то — оттуда, заплетаясь и чуть заикаясь «на поворотах». — Выбрала же самого слабого и… светлого. А ведь так — не поступают!.. Так не поступают — сильные и… тёмные. Слабых бьют — только слабые! Я — слабая и… тёмная. А ты — сильная и!.. Светлая. Вот!
— Никогда не поздно понять и исправить собственную ошибку! — Улыбнулась тепло Олеся и погладила её по уже и окончательно спутавшимся светлым прядям своей левой рукой, пока и правой же — ободряюще хлопала по соответствующему и близкому же ещё к себе её плечу. — Ты — молодец!.. «Молодец», что таки смогла и… одумалась.
— А ты — нет!.. Ты — не «молодец»! — Рявкнула Вика и подняла свою голову, скидывая её руку, но и тут же затем обхватила её своими. — Почему разрешала себя колотить, м? Почему не отвечала — тем же?.. Почему не вправляла сама же мне мозги?!
— Потому… — Начала брюнетка и запнулась, подбирая правильные и одновременно, правдивые, верные слова: стараясь вроде бы и поддакнуть, но и при этом же утешить. — Потому что, как ты и сказала, мы — представители своего рода-вида… Но и как ты!.. Как и ты — «своего». Хоть мы и не «разные»!.. Мы — одно. Мы две части — одно тримирья-триколора: равновесие-баланс-гармония; от и до! Не «чёткого», да. И не «односложного»… Но и чёрный — не всегда, а там и в принципе бывает «чёрным». Как и белый — «белым». И так далее… Да и хотя бы вспомни — того всё и рыжего-бесстыжего!
— Мир?.. — Протянула левую ладонь светловолосая с небольшой татуировкой на кисти, между большим и указательным пальцами, в виде силуэта чёрной птицы с белым наружным контуром самой фигуры и внутренним — по перьям в крыльях: чёрного ворона.
— «Мир»! — Улыбнулась Олеся, пожимая её ладонь и своей правой с татуировкой в том же месте и размере, но и уже в виде белой птицы в чёрном контуре: белого орла.
*
Выйдя, наконец, с малышкой на руках на улицу, брюнетка сквозь слёзы увидела, как обнимаются все ребята: как бьют уже и в шутку друг друга по плечам и спинам, как портят друг другу причёски, раздавая подзатыльники направо и налево и как чёрные же метки мешаются с белыми, пока и везде же виднеются рукопожатия и отовсюду слышатся радостные выкрики, вперемешку порой ещё и с матами, но и опять-таки — уже не в задирательном плане-смысле и целях: а и скорее — ругательно-назидательных; да и могли ли и ещё как-то смешаться в кучу кони, люди и залпы тысячи орудий, на сегодняшний же всё манер, если и не под взрывы же ещё хлопушек, петард… и горящие бенгальские огни!
— Ух ты!.. А у всех — такие птички: белые и чёрные? — Захлопала в ладоши кроха.
— У всех! — Кивнула девушка, утерев быстро и правой рукой слёзы. — Сплотились…
— Уроды!.. Какие ж вы всё-таки… уроды. И сколько же ещё должно было пройти времени, чтобы вы все и с мозгом-то «своим», наконец, подружились?! — Глумился над собравшимися Артём, то и дело врываясь в «гущу событий», в своей серой тёплой кофте поверх белой рубашки и тёмно-синих же джинсах поверх тёмно-серых высоких кроссовок, лохматя макушки то одному, то другой… и отвешивая подзатыльники, тумаки.
— Орлы! — Кричали обладатели белых меток.
— Вороны! — Вторили им и носители же чёрных.
— Вместе! — Кричали уже и соответственно затем все вместе, после чего ещё долго и сильно, крепко обнимались между собой: и все же — с широкими и счастливыми улыбками наперекор-наперерез мелким слезинкам; что и, конечно же, сразу и ещё в уголках глаз стирались парнями и только девчонки их — не прятали и не сдерживали, как и не держали же самих себя «в руках»: вместе и со всеми же эмоциями, чувствами и ощущениями. Ведь и какие бы они ни были — они все были и есть: прек-рас-ны. И только они сами придавали им — ту или иную окраску: каждый и исключительно — лично-свою!
— А мне можно — такую же?!.. — Крикнула малышка, стараясь лишь перекричать их и стать услышанной; но и сразу же замирая-стихая — вместе с ними. — Такую же — птичку.
И, не теряя времени, Артём тут же подсуетился и
