— Не, знаю, но нюхом чую, что нынешнее развитие ему, по-видимому, на руку… Компьютеры там, интернет… Иллюзии событий и жизни. Не зря у тех, кто на этом всём «зависает», порой едет крыша. Для того чтобы человек в реальности рехнулся, приспешникам зла надо приложить какие-никакие усилия. А так… Человек же думает, что он просто играет… Отдых у него такой. Он расслаблен. А тут — раз, и нет собственного осознания. Съели, — отвечал в тон ему Николай.
— Я, дать, Никола, недавно байку слышал. Будто бы это в самом деле было… Идёт мальчик лет десяти по улице, в ушах — плейер. Прямо по курсу — столб. Кто-то из прохожих его за руку отдёргивает, орет: «Мальчик, ты же сейчас в столб врежешься!» А тот ему спокойно так, дать, отвечает: «Ничего, восстановлюсь на следующем уровне!» Каково? А впрочем, Никола, интернет, игрушки всякие — по идее, дать, нейтральны. Просто, идею — её завсегда можно в таком вывернутом и идиотском виде реализовать, что небу жарко станет. А вот главное, о чём действительно некоторые силы позаботились — так это о том, чтобы человеку по — нормальному жить было невмоготу. И чтобы он повсюду искал спасения, в водке ли, в компьютере ли — всё равно. И в этом отношении, уж конечно, не знаю какие там силы бесовские — больше всего о России заботятся…
— Не знаю, дать, — продолжал после некоторого молчания дядя Юра, — Говорят, это потому, что у нас здесь — сильная духовность. А быть может, наоборот, дать, слабая… Какое звено легче всего выбить? Слабое, конечно! Выбьют — а дальше разрастётся беда, как пожар. Как раковая опухоль. Но уж если не выйдет — пиши пропало. Совсем ничегоськи тогда у них не выйдет!
— Ну, вот, и выходит, дядя Юра, что приходится просто сцепить зубы и ждать. И на гнилые предложения не реагировать. И систему существующую — не поддерживать и жить так, будто тебя и нет вовсе. Всю энергию направить вовнутрь. На развитие духа. Просто — чтобы как-то продержаться.
— Чего, Никола, мне в тебе всегда нравится, так это умение ждать. А я — человек, дать, которому ещё и внешнее развитие подавай. Как растопку для внутреннего. Хожу, езжу по разным группам. Внедряюсь, изучаю. И ни с кем не в ссоре. Просто потому, что меня всерьез не воспринимают. А я, дать, изучаю, мотаю на ус и делаю выводы. Говорят, что с меня — всё, как с гуся вода: не меняюсь, дать, ни от чего, ничто не берет… Всё-таки, неконтактный ты человек, Никола! Совсем от общего стада отбился, — рассуждал дядя Юра.
— Да, что и скрывать — неконтактный… Сын-то у меня родился, как я отшутился на прошлый твой упрек в неконтактности, но… Где он, а где — я! Послали, значит, меня куда подальше. С моими эзотерическими закидонами и неумением деньгу зашибить… Развод и девичья фамилия, в общем. Или — уже новая, по новому мужу. О том не ведаю. Так что я — один, как старый ворон.
— Ну что ж, Никола! Жизнь — она полосатая, — вздохнул дядя Юра.
Костер уже давно пылал вовсю, а Николай всё подкладывал и подкладывал в него заготовленные заранее поленья. Наконец, спохватился, встал, сходил набрал котелок воды в речке и засыпал в него пшена. Затем, повесив над костром котелок, устроился напротив дяди Юры на деревянной лавочке, поглядывая, как горит огонь.
— Видишь этот сорняк? — нарушил снова молчание дядя Юра, — Тот, что растёт между камней? — И он показал на небольшую травку, пробившую рыхлую каменистую породу, — Как ты думаешь, мог бы тут прорасти, к примеру, садовый тюльпан?
— Нет, конечно. Но ты это о чем?
— О том, дать, что сорняки более живучи, чем культурные растения. Культурные растения — они как люди, живущие в обществе: имеют все болезни социума, социальные и биологические. Они ограничены в своем распространении: им нужен теплый полив, удобрения… В людском, дать, варианте — условия комфортного проживания, удовлетворение массы потребностей… Ну, и возможностей, дать, больше: для образования, для духовного роста. Зато и подверженность эпидемии в связи с теснотой, хлорированная вода и искусственная пища. Ненатуральность, искусственность жизни.
А теперь, дать, такой вопрос: а как и возможности такие иметь к развитию, как в социуме, и одновременно — такую мощь духа и тела, как у сорной травы, то есть не подвергаться болезненному влиянию этого самого социума? Мы ведь, все-таки, не тюльпаны, мы, к примеру, еще и перемещаться можем. В общем, задача — как жить в обществе, и быть свободным от него. Хотя бы в области духа. Ибо общество прежде всего больно духом. Вот и все, кто попал на Поляну, эту задачу для себя пытаются решить. Человек Поляны — это человек, свободный от происходящего в области духа, или же хотя бы пытающийся быть таковым. Тем самым, пытающийся совместить в себе и качества тюльпана, и качества сорняка, — заключил дядя Юра.
— Так вроде ж, нельзя быть свободным от общества.
— Нельзя. Свободны полностью только йоги в Гималаях. Но пытаться — надо. Особенно, от общества, существующего только для печатания и промывания денег, когда всё остальное, кроме удовлетворения материальных потребностей — вне такого общества. Всех остальных называют нынче — маргинальные, дать, структуры. А имеет право на существование только то, что приносит доход… Понятно, что такому обществу не нужны свободные. Ему нужны оголтелые… В общем, кого устраивает то, что вокруг происходит, тот пусть и живет по законам данного общества. А я — не хочу.
— И я — не хочу. Но я — вообще случай особый. Ни работы, ни прописки. Таких у нас называют БОМЖ, — усмехнулся Николай, — Живу у тётки. Подрабатываю, где придется. С женой развёлся. Так что, я в обществе, в общем-то, и не живу вовсе. Нигде не числюсь.
— А мне, Никола, до полного аскетизма ещё, дать, далеко. Живу пока на общей грядке, ем из общего корыта… Ты, Никола, живи как можешь. У тебя путь особый: ты можешь ни под кого не подстраиваться, тебя не съедят: зубы поломают, — сказал дядя Юра.
— Не знаю, чей путь сложнее: мой или твой. Не прост ты, ой, не прост! Между групп, говоришь, ходишь туда-сюда? И — связываешь между собой то, что ещё связать возможно… Что бы я без тебя делал здесь, один, как перст, сорняк ты тюльпанный, лещина огородная! Ты появился — люди рядом появились. Ты уйдешь — никого не будет! — вздохнул Николай.
Дядя Юра рассмеялся тихонько.
* * *
Наталью потянуло прогуляться одной на полянку, что находилась рядом с лагуной, за небольшой кромкой леса, отделяющей её от реки. На одном из краёв этой самой полянки росла старая, не очень большая, груша, и потому, как сообщил Николай, многие из эзотериков называли полянку «грушёвой», и в другие годы на ней тоже крутили Магниты. Изобилие в диком лесу плодовых деревьев — груш, яблонь, алычи — не удивляло Наталью после того, как Николай рассказал, что, по сообщению местных жителей, до революции здесь было множество фруктовых садов, одичавших после советской власти.
