Однако, хотя большинство французов обладает довольно здравой гордостью, я обнаружила, что они – весьма скрытные люди, не любящие говорить о своей личной жизни. Поэтому всех своих французских друзей в этой книге я назвала другими именами.
Как вы увидите, у меня сложилась надежная французская армия, которая помогла мне сориентироваться в прекрасном новом родительском мире. Но я вовсе не хочу сказать, что полностью согласна с ними во всем, и не считаю, что мы должны в точности их копировать. Во многом правы и мы, американцы. И я не призываю вас выплескивать вместе с водой ребенка, сколь бы плохо он себя ни вел.
Например, хотя несколько лет назад французский парламент обсуждал вопрос о запрете физических наказаний, – la fessee[1], как это называется, по-прежнему широко распространена во Франции. Она все еще законна. Во Франции я за неделю увидела столько случаев физических наказаний, сколько в Бруклине не видела за последние десять лет.
Но кроме порки, мне нравилось во французах все – и это неудивительно. Мама передала мне долю гугенотской крови – и вместе с ней любовь ко всему французскому. По-видимому, мама унаследовала уважение к французским обычаям от своей бабушки, Розы Шабо. (Постойте! Это же ее настоящее имя! Новое правило: людей умерших в этой книге мы будем называть их собственными именами. Французы любят правила.)
Когда я была маленькой, мои родители часто говорили о том, как хороши французские обычаи, и подталкивали к тому, чтобы их копировать. Один из моих братьев родился инвалидом. Родители поехали с ним в Лурд (город во Французских Пиренеях). Из всех святынь мира в надежде на чудо они выбрали именно французский город.
Я росла с убеждением, что французы знают, как поступать правильно. Уверена, что уважение ко всему французскому я впитала с молоком матери, и с годами оно стало только сильнее – даже переросло в нечто сродни фетишизму. Впрочем, я предпочитаю называть это чувство здоровой дозой «франкофилии». Звучит гораздо лучше и не напоминает о порках в тюремных камерах и высоких ботфортах со шпорами.
Впервые я побывала в Париже, когда мне было шестнадцать лет, и сразу же полюбила этот город и страну. Город. Был. Настолько. Прекрасен! Даже сегодня в моем доме не меньше восьми копий Эйфелевой башни.
Когда мы с моим мужем собирались пожениться и впервые отмечали вместе Хэллоуин (а это было шестнадцать лет назад), он оделся Тинтином[2]. Хотя этого персонажа создал бельгийский писатель и иллюстратор, Тинтин получился настоящим французом. (Недавно Уна обнаружила рассказы о Тинтине в нашей кладовке и, конечно же, увлеклась самыми «противоречивыми» из них. Интересно, а как французские родители отвечают на вопросы своих шестилетних детей: «А что такое опиум?» Вот уж спасибо, Тинтин!)
В подарок нашему первому ребенку мы получили два экземпляра книги «Красный шар» на французском языке, один на английском, а потом еще коллекцию DVD с этим фильмом. В моем доме есть коллекционные тарелки с оригинальными меню французских ресторанов и кафе 1920-х годов, где цены указаны во франках.
Моя «франкофилия» еще больше усилилась, когда я начала консультироваться с французами по вопросам воспитания детей. В самом начале этот поиск приобрел странные формы. Я стала воспринимать даже самый повседневный жизненный опыт в чисто французском свете.
Прошлым летом мы с Маком и девочками провели неделю на побережье Джерси. Это было еще до моего увлечения французским воспитанием, поэтому мы спокойно относились к тому, что дети предпочитали купаться в хлорированном, переполненном людьми гостиничном бассейне, чем в океане, расположенном всего в паре сотен футов от бассейна. Но уже тогда я задумывалась о французском воспитании.
Мы сидели на бортике бассейна, болтали ногами в невероятно теплой воде. И тут Дафна закричала: «Посмотри на меня, мамочка! Я – акула!!!» И тут же подхватила Уна: «Посмотри, как я катаюсь на горке, папочка!»
Снова и снова. А потом еще раз. Да-да, и еще раз.
А как-то днем я стала свидетельницей игры более старших детей – уже подростков. Их игра представлялась мне следующим образом: один из участников оставался у одной стенки бассейна, а все остальные собирались у противоположной.
Одинокий пловец или ловец давал группе тему – например, любимый фильм или любимая еда. Затем группа вырабатывала коллективный ответ и предлагала пловцу угадать его. Если пловец-ловец угадывал правильно – «Эйс Вентура»! – то вся группа бросалась к противоположной стенке, а пловец-ловец должен был поймать как можно больше своих противников.
Я рассеянно наблюдала за этой игрой, параллельно не выпуская из поля зрения своих дочерей, и тут мне стало особенно интересно. Темой была любимая еда.
Ловец: «Курица!» Никакой реакции. Ловец: «Куриная лазанья!» Никакой реакции. Ловец: «Курица с лингуини![3]» В бассейне случилось настоящее цунами – настолько энергично бросились плыть подростки.
Курица с лингуини? И это их любимая еда? И ловец это знал? Может быть, это какая-то региональная аномалия – но мне почему-то так не казалось. Скорее всего, небольшая группа подростков просто решила порезвиться, отреагировав на простое упоминание курицы с лингуини.
Сидя на бортике бассейна мотеля в Нью-Джерси, я перенеслась мыслями на другой берег Атлантики. Возможно, в тот же самый момент на западном побережье Франции в ту же игру играют французские подростки. Только вместо курицы с макаронами они называют нечто другое: «Утка! Утиная грудка! Утиная грудка в апельсиновом соусе!» Помню, что в тот момент подумала, что детям в таком возрасте уже пора бы привыкать к более изысканным блюдам и интересным рецептам. Конечно, французы не говорят «утка». Мне предстояло еще очень многое узнать.
Я так никогда и не узнала, в какие игры в бассейнах играют французские дети, но открыла для себя очень много интересного.
Американские матери привыкли к быстрой смене воспитательных трендов. Французский же подход к воспитанию почти не изменился за долгие годы, хотя нам это кажется невероятным. Порой это пугает (вспомните хотя бы порку), но чаще всего это приносит невыразимое облегчение. Американские матери и отцы пугаются полок местных книжных магазинов, заполненных книгами по воспитанию детей. Даже простейший вопрос – как уложить ребенка спать – приводит к ожесточенным боям между сторонниками разных, совершенно противоположных подходов. Сделай неправильный выбор, и ты обречешь своего ребенка на жизнь, полную несчастий и неудач. А – mon Dieu! – образования уровня «лиги Плюща» ему вообще не видать!
Даже простейший вопрос – как уложить ребенка спать – приводит к ожесточенным боям между сторонниками разных, совершенно противоположных подходов. Сделай неправильный выбор, и ты обречешь своего ребенка на жизнь, полную несчастий и неудач.
Есть ли в этом что-нибудь хорошее? От нас требуется принять невероятно ответственные, жизненно важные решения в состоянии полной депривации сна, знакомом разве что подозреваемым в терроризме. Удивительно, как родители вообще ухитряются остаться в живых – не говоря уже о детях.
Поэтому, как вы можете представить, я буквально облилась слезами невыразимой радости, когда после пяти лет материнства начала понимать, что есть и другой способ воспитания. Французский.
Гарантирует ли успех каждая идея, предложенная мне моими французскими информаторами? Конечно, нет. Смогла ли я использовать все полученные мной добрые советы? Вы сами родитель – или знаете кого-то из родителей. Сами знаете!
Но одно неоспоримо. После удивительно короткого времени франконизации истерики Дафны резко сократились (впрочем, она осталась Белуши – характер не изменишь!). Я заметила, что и Уна тоже стала гораздо реже высокомерно закатывать глаза.
Когда я пишу эти строки, за моими плечами уже много месяцев этого исторического эксперимента, и теперь девочки стали гораздо терпимее относиться ко всему французскому. Мы говорили о том, чтобы провести следующее лето в Париже, – и обе девочки с восторгом принялись обсуждать восхитительные французским сладости.
Не так давно Уна обнаружила в нашем книжном шкафу франко-английский словарь и начала с неподдельным интересом его изучать. Вскоре мы с мужем услышали ее хихиканье над маленькой книжкой. Мы удивились: что же такого смешного можно найти в словаре. Уна замялась, не зная, следует ли ей делиться своей находкой. Она боялась, что мы сочтем подобное выражение неподобающим для семилетней девочки. Мы успокоили ее, но все же хотели узнать, что ее насмешило.
– Ну ладно, – в конце концов вздохнула она. – C’est une garce. Перевод «Он/она шлюха».
Уна и Дафна расхохотались и даже сплясали что-то веселенькое. Французский сделал то, что совсем недавно казалось немыслимым: этот язык объединил Уортон и Белуши.
