ЭКО стало событием национального масштаба. Правительство Уганды поддержало доктора Убане: президент отдал свою виллу в Кампале под новую клинику. Правительство Мали не отреагировало никак.
Подводим очевидный итог. Все, что касается рождаемости, является биополитикой. Одни страны пытаются ограничивать рождаемость. Другие, напротив, ведут пронаталистскую политику вроде России, с недавних пор так полюбившей семейные ценности (отсюда и расширение маткапитала, и ОМС на ЭКО). Отношения с ВРТ характеризуют внутренние проблемы каждой страны, уровень свободы и толерантности общества, а также общий уровень жизни.
Пять вопросов сотруднику института демографии
Отвечает Ольга Исупова, доцент ВШЭ:
01 Кто чемпионы мира по количеству циклов в год?
США и Япония. Россия – на третьем месте.
02 Чемпионы Европы?
Больше всего циклов в год делается в Германии, Франции и России.
03 Где в мире процедура доступнее всего?
Доступность измеряется числом циклов на миллион человек: тут лидеры – Израиль, Бельгия и Дания (там в год делается около трех тысяч циклов на миллион; в России, для сравнения, 1082 цикла на миллион в год). Также важен результат, измеряющийся процентом детей, рожденных с помощью ЭКО. В Дании, Бельгии, Словении он доходит до 6–7 %. В России это всего 2 %.
04 А где хуже всего доступна?
Минимальное число циклов ЭКО на миллион жителей было сделано в Доминиканской Республике (всего восемь в 2010 году).
05 Где место России на репродуктивной карте?
Россия входит в число передовых стран и по числу протоколов, и по их качеству. Так происходит и из-за включения процедуры в ОМС, и потому, что клиники есть во всех крупных городах. Препятствуют предрассудки, что это якобы «неестественно», а также транспортные барьеры – территория очень большая. Еще один барьер – низкий уровень жизни значительной части населения.
Суды завалило делами столь необычными, что судьям не всегда понятно, как быть, – ведь практики пока существует немного, она буквально изобретается на ходу. Чем сложнее технология, тем больше странностей. Например, российское законодательство официально разрешает все подряд: репродуктологи гордятся, зато у судей дымятся парики и встают дыбом мантии. «Самые громкие случаи попадают в прессу, но большинство процессов закрытые, о них вам не расскажет никто», – говорит Ольга Зиновьева, глава Адвокатской Группы ОНЕГИН, занимающейся медицинским правом, в том числе репродуктивным.
Посмотрим, о чем спорят.
«Удивитесь, но самый частый к нам запрос – уничтожение эмбрионов, говорит Зиновьева, – и наши клиенты – не частные лица, а клиники».
И снова крен мироздания. Пока одно тело выжимает из себя биоматериал по каплям, другое производит его в промышленных масштабах, но не хочет рожать целый детсад. Лишнее замораживают и кладут в банк. Сначала платят, потом перестают: передумывают, меняют планы, забывают. Администраторы долго и безуспешно звонят на выключенные номера. Хранилища заполняются. Найти брошенному эмбриону новых хозяев нельзя без согласия старых; да и в мусор то, что может быть человеком, легко и просто не выбросишь. Зиновьева объясняет, что у эмбриона особый статус: чтобы «утилизировать его как биологический отход», нужна специальная процедура, которую и разрабатывают юристы, – «положение об утилизации невостребованного биоматериала».
«В 2018 году мы столкнулись со следующим кейсом, – рассказывает Зиновьева, – за хранение клиенты платили десять лет, а потом исчезли и три года не выходили на связь. Клиника утилизировала эмбрионы. Через полгода хозяева появились и подали в суд. Клиника выиграла, поскольку была юридически права. Если при слове ЭКО мы представляем себе страдающих бездетных людей, вот изнанка. Спросите у клиник, сколько там невостребованных эмбрионов, – стонать будет каждая».
В России многие знают историю журналистки Божены Рынски. Божена и ее муж Игорь Малашенко пытались завести ребенка четыре года: сделали семь ЭКО в Испании, США и России, в том числе и с сурматерями, но эмбрионы не приживались. 25 марта 2019 года Малашенко, страдавший тяжелой депрессией, покончил с собой. «Как ты приняла решение, что все равно будешь заводить ребенка, несмотря на его гибель?» – спрашивает Рынску телеведущая Анна Монгайт в эфире телеканала «Дождь» [221]. «Я, честно говоря, была в бессознательном состоянии. Был закручен маховик, и он продолжал уже работать без меня, – отвечает Рынска. <…> Мы смотрели квартиры в Юрмале, собирались уезжать из страны и растить ребенка за границей. 26 февраля у нас был вызов на ВНЖ, 25 февраля он погиб». В июне 2019 года оставшийся эмбрион, подсаженный суррогатной матери, дает беременность; в марте 2020 года рождается Евгения – дочь Рынски и Малашенко.
Если эмбрион существовал при жизни отца, имевшего явное намерение завести детей, то может ли родившийся после его смерти ребенок претендовать на наследство? Юристы спорят.
В статье 1116 Гражданского кодекса РФ говорится, что «к наследованию могут призываться граждане, находящиеся в живых в момент открытия наследства, а также зачатые при жизни наследодателя и родившиеся живыми после открытия наследства».
С одной стороны, наследовать может «зачатый при жизни», а создание эмбриона – еще не зачатие. С другой – зачатие произошло до открытия наследства. «Наследственное правоотношение», то есть вступление в наследство, по российскому закону оформляется в течение шести месяцев. Если ребенок был зачат или рожден, когда наследство уже давно поделено, никто не будет делить его заново. Однако Сергей Жорин, основатель коллегии адвокатов «Жорин и партнеры», считает, что ребенок, зачатый до раздела наследства, может претендовать на свою долю. «Если зачатие произойдет в течение этого полугода (после смерти отца), я бы на месте будущей мамы оспорил бы вступление в наследство, подал бы иск, заморозил действие по активам», – заявил Жорин газете «Взгляд» [222].
«В ближайшее время нас ожидают интересные судебные баттлы, – резюмирует Зиновьева, – казус должен повлиять на практику, и это очень интересно с юридической точки зрения. Завидую судье, который будет рассматривать такие дела».
Часто звучит вопрос: есть ли у эмбриона юридические права? В конституциях Ирландии, Словении и Чили закреплено «право нерожденных на жизнь», то есть там запрещено уничтожать ненужные эмбрионы. Там, где права получает эмбрион, их теряет мать.
«Уникальный статус эмбриона позволяет примерять на него роли и объекта, и субъекта, – говорит Зиновьева, – как юридическое упражнение это интересно. Слава богу, Европейский суд признает за каждым государством право на самостоятельное регулирование этих вопросов. В России у эмбриона нет никаких прав и, я надеюсь, не будет. Есть мнения коллег, которые считают, что какие-то права должны быть ему предоставлены. Я же убеждена, что эмбрион – часть организма женщины. И пока плод не отделен от матери с точки зрения критериев живорожденности ВОЗ, которые полностью совпадают с критериями в приказе Минздрава РФ, – он тоже часть организма матери; и все его права поглощаются ее правами. Она может распорядиться им как считает нужным. У отца тоже нет юридического права на определение
