Алексей молча согласился с таким положением, занял лежак в казарме, спал да ел, ел да спал. И вот как-то раз, когда одни рабочие спали после тяжелой смены, а другие трудились на заводе, нищий лентяй Алексей сидел подле печки и грыз сухарь. На улице зима лютует, ветры, мороз свирепствует, а у печи тепло и сухо. Сухарик догрызен, и только было стал Алексей задремывать, как вдруг слышит откуда-то голос словно и не человеческий. Что-то голос говорит и вроде как к нему, к Алексею, обращается. Раскрыл глаза свои Алексей и видит: да это печка раскаленная с ним пытается разговор держать. Решил сперва Алексей, что сон это, видение, каковые не редкость у людей, ничего не делающих – от безделья и не такое привидится да прислышится. Стал Алексей себя щипать, чтобы проснуться, однако же нет – не сон, не видение: печка и правда разговаривает. А голос у печки грозный такой:
– Ты, Алексей, потому беден, что работать не хочешь. Ступай-ка ты, Алексей, нынче же в цех да принимайся за работу, а то случится беда великая, непоправимая. Послушайся ты меня!
И рот у печи такой жаркий, такой горячий. Испугался наш Алексей. Огляделся вокруг – нет, никто речи печкиной, кроме него, нищего Алексея, не слыхал. Так оно и хорошо, что никто не слыхал – может, обойдется? Может, оно и не случится ничего? Может, не надо идти работать? А то так лень – то ли дело здесь, в казарме дремать, не думать ни о чем, никуда не спешить… И что с того, что нищий?
Так зато не работаю! Вот таким вот образом рассуждал Алексей, утешая самого себе, точнее даже, убеждая самого себя в том, что печка ничего плохого ему не сделает, что это она просто так стращала его, бедного, беды великой, о которой печка говорила, не будет. То бишь будет все по-прежнему: рабочие будут трудиться, а Алексей лодырничать. Рассудив так, лентяй Алексей твердо решил печкиных наставлений не слушаться, а жить так, как и до этого жил, то есть ничего не делать.
На следующий день все было по-прежнему. И через день тоже все было по-прежнему. Рабочие в свои смены шли к станкам, в урочный час возвращались в казармы. И только Алексей никуда не спешил, потому что из казармы никуда не отлучался – как и прежде, ел да спал, спал да ел. Три ночи уже минуло с того дня, как печка произнесла перед Алексеем свою речь. И ничего страшного пока что не происходило. Пока что! Только после той самой третьей ночи проснулся Алексей – как водится, проснулся к полудню – глаза еще открыть не успел, а уже поразился какой-то небывалой тишиной. Когда глаза все-таки открыл после своего традиционно долгого сна, то увидел перемены, произошедшие в казарме, пока он, Алексей, спал. Нет, казарма не опустела – все рабочие тут как тут: кто на нарах лежит, кто столуется подле окна, кто играет в домино за столом… Да только неподвижны все! Вот оно, выходит, предсказание печки! Вот какая беда случилась-то! Расстроился Алексей, искренне расстроился, ибо хоть и был он лентяем да лодырем, но человеком черствым, бездушным не был совсем; сразу понял, что пострадали рабочие из-за него; понял, что теперь ему, и только ему положение исправлять. Да, признаться, уже и съесть что-нибудь хотелось, вокруг же даже корочки хлеба не было. Пошел тогда несчастный Алексей прочь из казармы, вышел на заводской двор и ужаснулся еще пуще прежнего: и здесь тоже все, кто только был, застыли словно во сне каком страшном. Вот возчик стоит вместе с лошадью и оба не шелохнутся; вот молочница, приходившая с соседнего села, – как несла крынку молока, да так с ней, с крынкой этой, и застыла; вот урядник – замер будто памятник, так ему, уряднику, и надо, вредный он шибко; а это кто? да это же сам хозяин завода – и его судьба закинула, стало быть, сюда, когда предсказание печки сбывалось.
Побрел голодный и печальный Алексей дальше, решил зайти в цех какой-нибудь, посмотреть, что там делается. Самым ближним к казарме был цех как раз кузнечный. Туда и направился Алексей. Ворота железные были притворены, но Алексей навалился плечом на видавшее виды кольцо – ворота и открылись. И здесь взору Алексея предстала картина, похожая на ту, что видел он прежде в казарме и на улице: в горнах бушевал огонь, а кузнецы возле горнов стояли недвижные, помощники кузнецов тоже были больше похожи на монументы, чем на живых людей. Да даже большой механический молот завис над заготовкой, словно собрался ударить ее хорошенько да задумался, стоит ли делать это, и так в задумчивости и остался висеть в воздухе. Картина, что и говорить, была совсем не радостная. И только было уже собрался Алексей вновь вернуться на улицу да посмотреть, не осталось ли где еды какой завалящей, как тут услыхал голос знакомый, голос печки казарменной. Только была это теперь не печь – печь-то осталась стоять в казарме, где и была всегда, – а был это горн кузнечный; тот самый горн, в котором еще полыхал огонь, хотя вокруг и люди, и инструменты застыли, как казалось, навсегда. Сперва испугался Алексей голоса кузнечного горна, хотел было уже бежать прочь, да взял себя в руки, повернулся к горну и стал слушать:
– Ох, Алексей, ослушался ты воли нашей, не стал работать. Видишь теперь сам, что случилось. Даже если сейчас и захочешь трудиться, Алексей, поздно уже теперь, поздно… Надо делать все вовремя.
– Но что же делать? – воскликнул Алексей. – Как исправить положение? Как вернуть всех их к жизни? Неужели совсем нет выхода?
– Выход-то есть, Алексей, – отвечал кузнечный горн, – только уж больно он сложен, больно труден. Слушай меня внимательно: прямо сей же час ступай-ка ты, Алексей, в дремучий лес, что подступает к забору с севера. Там в лесу найдешь ты большую нору, в той норе живет синий барсук. Он поможет тебе и поможет всем тем, кто здесь сейчас застыл. Иди, Алексей, исправляй свою же ошибку. Только вот дорогу самому тебе найти будет очень трудно…
Делать нечего – несмотря на лютый мороз, пошел Алексей в тот дремучий лес, что начинался сразу за забором завода с Северной стороны. И только вошел в лес, как увидал птичку маленькую, птичку-невеличку; запуталась, несчастная, в сухих ветках и выбраться никак не может. Алексей-то, хоть и был лентяем отъявленным, однако же был человеком добрым – пожалел птичку-невеличку распутал ее да и отпустил на волю. Птичка же сказала Алексею:
– Спасибо тебе, путник. Спас ты меня от верной гибели. Знаю, ищешь ты синего барсука. Ступай за мной – покажу тебе, куда идти надобно.
И пошел Алексей вслед за маленькой птичкой. Птичка летела, Алексей шел. Вот впереди показалась широкая дорогая с проторенным, по всей видимости, недавно санным путем. Здесь птичка покинула Алексея, еще раз поблагодарив его и указав, куда идти дальше. И пошел Алексей по санному пути. И вскоре возле дороги увидал тоненькую и юную совсем березку. Заметил Алексей, что веточка одна у березки была надломлена. Сразу понял Алексей, что если не подвязать эту веточку, то и все деревце может легко погибнуть. Достал тогда юноша свой платок и надломленную ветку перевязал так, чтобы она снова могла расти на березке. Березка низко поклонилась Алексею и сказала:
– Спасибо тебе, добрый юноша! Умерла бы я, если бы не ты. В благодарность за деяние твое укажу я тебе дорогу к синему барсуку. Здесь должен ты свернуть с санного пути направо и идти до самого ручья, который даже в лютый мороз не замерзает.
А там и до норы синего барсука будет недалеко совсем. Сказала так березка, поклонилась вновь Алексею и мягко зашелестела ветками. Алексей же, поклонившись березке, пошел, как деревце и велело, направо от санного пути по узенькой тропинке.
Шел так Алексей, шел и услыхал вскоре журчание ручья, а вслед затем увидал и сам ручей, который даже в самую лютую зиму, в самый мороз свирепый не замерзает. Только вот нынешнее положение этого ручья никак нельзя было назвать благополучным – старая сосна завалилась прямо на русло ручья, перегородила его и в результате получилась самая настоящая запруда, какие часто на наших реках делают, например, бобры, а иногда, что греха таить, и люди. Затапливает тогда вода все вокруг и начинает застаиваться. Оно, конечно, запруда может быть нужна, скажем, на мельнице. Но здесь-то, в лесу, какая может быть мельница? Ясно одно – ручей надо спасать. Алексей подхватил ствол сосны и, всеми силами навалившись, сдвинул-таки его с русла ручья к радости никогда не замерзающей водички. Хлынул ручей в образовавшуюся прореху, вскоре бежала вода так, как и положено было ей бежать природой. Ручеек, никогда не замерзающий, сказал тогда Алексею:
– Спасибо тебе, человек добрый! Век не забуду я доброты твоей! Спас ты меня от замерзания, ведь если бы не ты, то водица моя застоялась бы, застыла да и замерзла, а к весне из ручья превратился бы я в пруд, а к осени – в овраг сырой. Спасибо тебе! Нора же барсука синего, которого ты ищешь, находится сразу за мной. Ты, добрый человек, перешагни через меня, не бойся, ведь теперь я совсем не широкий, а как перешагнешь, так слева увидишь пень, от него пройди по тропинке тридцать шагов, там и будет нора синего барсука.
