Как и многие владельцы котов, я убежден: пока я сплю, мои питомцы ведут тайную жизнь. Они делают то, чего днем упорно делать не желают, плюс еще что-нибудь совершенно невероятное. Однажды ночью, спустя месяц после бесславного приобретения «Бешеной мыши», я встал попить воды и с радостью услышал очень характерный звук – удар лапы по меховому мешочку. Я подкрался поближе и ощутил угрызения совести. Зря я не верил производителям «Бешеной мыши». Любопытные коты и правда «отдают за нее свое «мяу»!
«Мяу» отдавал Пабло. Я ничуть не удивился. Пабло в отличие от остальных моих бандитов никогда не страдал лживостью. Он с самого начала воспринял «Мышь» не с равнодушием, а с ужасом. Значит, ему просто нужно было время, чтобы оценить ее по достоинству.
Я медленно побрел к нему на цыпочках. Какой-то он странный… От «Бешеной мыши» коты должны худеть, а Пабло-зимний выглядел еще толще обычного. Он лежал кверху брюхом и походил на растекшуюся кошачью лужу. Несмотря на регулярные скачки́ веса, морда у Пабло всегда оставалась угловатой; многие сравнивали ее с лицом известного шеф-повара и по совместительству фермера, Хью Фернли-Уиттингстола. Но сейчас щеки у кота непомерно расплылись, на морде застыло бессмысленное, пьяное выражение. Он заметил меня краем глаза, но не среагировал: никакой обычной живости, взгляд осоловелый и чумной.
Бывает, в разгар вечеринки берешь из миски чипсы и ждешь от них какого-то определенного вкуса; кладешь чипсы в рот, чувствуешь совсем не то, что предполагал, – и сразу их выплевываешь. Неважно, что этот вкус тебе тоже по нраву, – он застает тебя врасплох, а потому земля уходит из-под ног, и все, во что ты верил, переворачивается с ног на голову. Глядя на Пабло, я испытал нечто подобное. Конечно, потом ты сознаешь свою ошибку; понимаешь, что съеденные чипсы вполне безвредны и, может даже, ничуть не хуже тех, с которыми ты их спутал… То же случилось и со мной, когда до меня дошло, что Пабло – это вообще-то Самсон, рыжий кот нашей пожилой соседки. Соседку звали Руби, и жила она через дорогу.
В Самсона я влюбился три года назад – в ту самую минуту, когда он впервые посягнул на нашу собственность. Я даже подумывал его выкрасть, причем без малейших угрызений совести. У пожилой вдовы отберут последнюю радость в жизни? Подумаешь! Однако с тех пор мы с Ди кое-что усвоили: если нам дорог наш банковский счет и небезразлично брюхо Самсона, то сухой корм лучше класть подальше от кошачьей дверцы. В идеале – на другом этаже. С тех пор Самсон почти перестал заглядывать к нам в гости. Правда, мы с ним встречались дома у Руби – когда я приносил ей книги на обмен или подвозил ее в Норидж на редкие концерты классической музыки.
Мы с женой въехали в «Перевернутый дом» в 2004-м, и Руби первой из соседей проявила к нам радушие. Словосочетание «идеальные соседи» рождает в моем воображении образ Руби, Руби и еще раз Руби: вот она усердно семенит по тихой улочке – седые волосы безупречно уложены, в руках зонтик. Раньше соседка работала физиотерапевтом. Когда мы познакомились, ей было восемьдесят пять лет, но руки, ноги и разум Руби отличались большой живостью. Она еженедельно прочитывала как минимум один толстый роман и ежедневно – от корки до корки «Таймс». Новомодная одержимость газеты знаменитостями вызывала у Руби разочарование. Муж Руби умер лет двадцать назад, трое взрослых сыновей уехали далеко. Однако жизнь у нее била ключом. Единственное, что раздражало Руби, – это пришедшие с возрастом некоторые ограничения.
Особенно ее злило ухудшение слуха. Победить его она не могла, но настроена была весьма решительно.
– Вчера Самсон опять гулял возле наших мусорных баков, – иногда сообщал я Руби. – Ди отнесла его к вам в сад, а то все-таки дорога, машины…
– Что? Черный? Я думала, он ваш. Частенько приходит, – отвечала соседка.
– Нет, Самсон. Снова через дорогу бегал.
– Простите. Этот дурацкий слуховой аппарат совсем не работает. Повторите-ка.
– Ой, извините, Руби. Я попробую громче. Говорю – вчера Ди опять заметила Самсона возле наших мусорных баков и перенесла его через дорогу, чтобы он под машину не угодил.
– А, поняла! Да, с родником нехорошо вышло. На месте Петерсонов из восемнадцатого дома я бы обязательно пожаловалась.
Несмотря на подобные редкие недоразумения, у нас с Руби возникла удивительная, в меру близкая дневная связь. Ревностная восьмидесятилетняя прихожанка, поклонница Дебюсси и термобелья «Маркс энд Спенсер» – и парень за тридцать, с непослушными волосами, щетиной и большой коллекцией прогрессивного рока. Но каким-то образом мы сошлись на почве котов и перешли к другим темам.
Руби замечательно и совершенно беззлобно пересказывала мне местные сплетни. Некоторые из них были тридцатилетней давности, но это только добавляло интриги. Я, например, ахнул от потрясения, когда узнал, что больницу, стоявшую в конце пятидесятых годов рядом с моим домом, тогда еще не построенным, закрыли по причине «непристойных отношений между докторами и медсестрами». А скандал, который произошел в 1973 году! Один мужчина на дачном участке скинул рабочий комбинезон и стал подстригать сад, одетый лишь в колготки, трусики и помаду своей жены.
Пока Руби делилась информацией или расспрашивала меня о моем очерке для ее любимой газеты, Самсон обязательно был рядом: сидел у кого-нибудь из нас на коленях или медитировал на аксминстерском ковре перед камином. Круглый, как шар. Воплощение безмятежной рыжины. Именно поэтому мы с Ди, решив обзавестись собственным рыжиком, поехали в тот самый приют, где Руби раздобыла Самсона.
Наш Пабло оказался солнечным дуралеем, но Самсон его переплюнул. Он имел вид дуралея под беспробудным кайфом. Когда Самсона звали или гладили, он открывал глаза медленно-медленно. Во взгляде его читался слабый проблеск интереса и ни капли недовольства. Самсон был созданием молчаливым, но если б говорил, как Шипли, то большинство его фраз наверняка заканчивалось бы словом «чувак».
Оживление Самсон проявлял одним-единственным способом: ощутимо, хоть и доброжелательно покусывал того, кто его гладит. Бедным рукам Руби, несомненно, сильно доставалось, но кота она никогда за это не ругала и постоянно ходила с фиолетовыми синяками на костяшках. Другим мерилом ее любви к Самсону было состояние мебели в доме. Большой георгианский особняк Руби совсем не походил на прибежище дряхлой старушки: в нем всегда царил порядок и приятно пахло. Зато исполосованные диваны и кресла выглядели так жутко, словно в них искала наркотики целая опергруппа неадекватных полицейских. Я прекрасно знал, как мастерски орудуют острыми когтями Медведь и Бутси, но, чтобы достичь подобного результата, даже им пришлось бы целый месяц непрерывно махать армейским ножом.
Странно – почему я сразу не вспомнил о Самсоне, когда искал новых хозяев для «Бешеной мыши»? Наверное, всему виной его вечная сонливость и внушительные размеры. Из-за них я несправедливо сбросил соседа со счетов. Наутро я обрадовал Ди: хороший дом для «Бешеной мыши» наконец-то найден. В ответ жена сказала, что забыла меня вчера предупредить: она пообещала игрушку Луизе, своей сотруднице. Я собрался было отстаивать права Самсона, но передумал. Луиза с Даниелем недавно взяли себе бездомного шаловливого котенка, Гарви; а отобрать игрушку у сиротки менее этично, чем отобрать игрушку у взрослого. К тому же втайне я был уверен, что «Бешеная мышь» к нам вернется.
Прошел месяц. За это время я видел Руби дважды. Первый раз она попросила экземпляр моей новой книги. Второй раз, через пару недель после первого, Руби со своей подругой Гейнор постучала ко мне в дверь и сообщила, что Самсон пропал.
– Давно?
– Часа три с половиной назад, не меньше!
Обычно я начинаю беспокоиться, если не вижу Медведя больше суток; причем Ди утверждает, что я зря себя накручиваю. Но Самсон – домосед. Словом, я подключился к поискам: прошерстил свой дом и сад, поднял на ноги соседей, в последний раз заглянул за передвижной мусорник, где Самсон часто бродил с озадаченным видом, – и понес Руби неутешительные новости.
– Не переживайте, – открыла мне двери Гейнор. – Мы его уже нашли. Спал под одеялом. Обычно он туда с головой не залазит. Руби пошла наверх вздремнуть вместе с ним.
После этого я много колесил по командировкам. За мусорными баками Самсон не появлялся, на первом этаже нашего дома – тоже. Руби было почти девяносто, она выглядела усталой и не очень разговорчивой. А потом как гром среди ясного неба прозвучал звонок ее сына Чарльза. Руби умерла. У нее диагностировали рак всего пару недель назад – примерно в то время, когда «пропал» Самсон, – но болезнь прогрессировала очень быстро. Я выразил Чарльзу соболезнования, сказал, что Руби была чудесной соседкой, и спросил про Самсона.
– Он пока у мамы дома. Хандрит, как всегда, – ответил Чарльз. – Хотите забрать его себе?