Любимая противная собака
Пока в нашей квартире не появился золотистый английский кокер-спаниель, я и понятия не имела, что по статистике больше всего кусают людей не злобные овчарки или какие-нибудь питбули, а именно эти плюшевые обаяшки, — ни в каких книгах этого не сказано. Оказывается, при выведении их главными считались охотничьи качества, а на агрессивность по отношению к людям не обращали внимания и не подавляли ее. Кокер — это не та собака, у которой можно отобрать косточку, и мы с мужем убедились на своем горьком опыте. Впрочем, говорят, и среди англичан есть линии, в которых эта агрессивность не столь выражена. Увы, к нашей собаке это не относилось.
— Как ты могла взять такую кусачую собаку? — удивлялась моя подруга; ее немецкой овчарке, родной внучке неизвестного сибирского волка, никогда в голову не могло бы прийти даже просто оскалить зубы на хозяйку.
— Что ж, у каждого свои недостатки, — вздыхала я в ответ. — Мы не выбираем, кого любить.
Глашу мы взяли уже пожилой дамой. Она потерялась, а у женщины, которая ее подобрала, было уже своих две собаки, и Глаша устроила им всем веселую жизнь — и своей спасительнице, и ее дочери, и ее песикам. Ведь кокеры всегда должны быть в центре внимания, страшно приставучи и обычно не терпят подле себя конкурентов из своего же собачьего племени — борясь за исключительное внимание со стороны хозяев, они ведут себя отвратительно, кусают даже детей или просто чахнут. К нам Глаша попала с выраженным неврозом, полная истерической решимости завоевать себе место под солнцем. Завоевывала она его в том числе и при помощи зубов, так что из-за выяснения вопроса о том, кому принадлежит диван, у мужа остался шрам на всю жизнь. Впрочем, через несколько месяцев, когда она усвоила существующие в нашем доме правила, мы стали общаться почти без скандалов, а диван поделили к удовлетворению всех заинтересованных сторон.
Кроме всего прочего, у Глаши, изголодавшейся за время беспризорничества, был выраженный синдром блокадника. Кокер-спаниели вообще отличаются прожорливостью, у них не работает центр насыщения, а Глаша просто не могла остановиться. Она даже подворовывала в наше отсутствие, но очень застенчиво: например, если в вазе лежали шесть шоколадных конфет, то она съедала не больше двух, чтобы незаметно было; ее выдавали фантики на подстилке и вкусный запах изо рта, когда она здоровалась. Это вскоре прошло, и через несколько месяцев наша деликатная девочка не брала без разрешения даже случайно упавшие на пол кусочки ее собственного корма.
На прогулке стоило спустить ее с поводка, как она тут же мчалась к ближайшей помойке; к тому же она не имела представления о том, что автомобили не только ее любимое средство передвижения, но и весьма опасная штука, и их не боялась. А чего стоили нам ее «критические дни», когда я гуляла с ней, вооруженная скалкой, к бурному восторгу прохожих и соседей! Но постепенно все утряслось, и мы приспособились друг к другу. Глаша научилась слушаться хозяев на улице и не выходить ни в коем случае одной на проезжую часть, а поводок теперь служил лишь ритуальным целям: его она трепала с громким рычанием, когда выходила из квартиры. И с удивлением я постепенно начала сознавать, что жду нашей дневной прогулки с неменьшим нетерпением, чем собака; я стала ловить себя на том, что уже начиная чуть ли не с полудня я украдкой бросаю взгляды на часы (особенно когда работа не клеится). Когда по внутренним собачьим часам наступало время «Ч», Глаша забиралась ко мне на диван и начинала стучать лапами по клавиатуре компьютера, помогая мне писать, и мне оставалось только быстро его выключить, чтобы потом не отделять чересчур долго собственный текст от собаченского, и пойти у нее на поводу.
Да, у многих кокеров типично истероидный характер и, надо сказать, что то, что меня раздражает в людях, в собаках забавляет. Например, Глашеньке сделали серьезную операцию, и чтобы она не разлизывала шов в период выздоровления, ей сшили специальный комбинезон; на прогулку его обычно снимали, чтобы не запачкать, потому что она и так берегла свой животик как зеницу ока. Как только на нее надевали комбинезон, Глаша воображала себя самой больной собакой на свете — и вела себя соответствующе. Когда хозяин приходил с работы, а она лежала рядом со мной на диване, то собачка слегка привставала и подставляла ему нос для поцелуя, слабо помахивая при этом хвостиком («Я страшно рада тебя видеть, но у меня нет сил встать и приветствовать тебя как следует, так что, пожалуйста, подойди ко мне ты»); а через полчаса, когда ее выводили на прогулку, она забывала обо всем и мчалась к лифту со всех ног, так что я за ней еле поспевала. Интересно, что моя родная тетка, весьма схожая с Глашей по характеру и сразу же почувствовавшая в ней родственную душу, очень интересовалась ходом выздоровления больной и однажды даже проговорилась, спросив у меня: «А что, неужели собаки тоже симулируют?» Ах, это предательское «тоже»…
Глаша мастерски научилась манипулировать окружающими. На прогулке, если ей не хотелось идти по выбранному хозяевами маршруту, она так искусно притворялась больной и артистически хромала на все четыре лапы, что некоторые встречные ее жалели и ругали садистов-хозяев, а другие аплодировали ее драматическому мастерству. Добившись своего — например, пойти по той тропинке, где высока вероятность найти дохлую кошку, — она тут же забывала о немощи и бежала со всех ног.
Сварливые женщины редко бывают забавны, и иметь с ними дело неприятно. А вот сварливые собаки — совсем другое дело! Если расшалившуюся Глашу посылали на место, то она выполняла команду, но — против воли; направляясь в свой угол, она непременно оборачивалась и произносила свое недовольное «ры». Таким образом, последнее слово всегда оставалось за ней! Кроме этого рычанья, для выражения отрицательных эмоций у нее был еще визгливый, высокий, очень противный лай. Охотничий инстинкт пробуждался в Глаше в основном при виде коров — она любила их гонять. Но как громко и раздраженно она лаяла, отскочив от «неправильной» коровы, которая вместо того, чтобы испугаться и отступить, развернулась и пошла на нее, нагнув голову с кривым рогом… На следующий день она коров демонстративно игнорировала, а когда ей на них показывали, отворачивалась в сторону. Ну прямо по принципу «виноград зелен», которым так часто руководствуются люди…
У Глаши была настоящая страсть к воде. Нет, не к рекам и озерам — плавать она умела, но побаивалась, предпочитая мелководье, — а к лужам, предпочтительно грязным. Ей доставляло огромное удовольствие ползать на брюхе в любой луже, в том числе и на асфальте. Как-то раз из леса мы возвращались с зеленой собакой, и люди показывали на нас пальцем: она выкупалась в зацветшем болотце. Однажды у нас во дворе я увидела улыбку на лице вечно угрюмого соседа: глядя на перепачканную Глашу, он радостно сообщил мне, что у нас на целый день отключили воду. Начинался сезон купания у нее рано, в марте-апреле, и мы с мужем очень боялись, что она простудится. Порою ее можно было остановить, если вовремя закричать — «Не-ет!». В один холодный весенний день мне удалось ей втолковать, что в лужу ложиться еще рано. Она со мной согласилась, стала выбираться на сухое место, но тут лапки у нее подогнулись, и она бухнулась в воду. В ее взгляде ясно читалось: «Видишь, я не виновата, я просто упала!»
Да, Глаша давала нам повод посмеяться каждый божий день. Летом в экспедиции она, бывало, веселила весь лагерь. Раньше мы каждый год ездили на биостанцию Малый Утриш на Черноморском побережье Кавказа. Ехали мы долго и когда наконец прибыли на место, Глаша пулей вылетела из машины и помчалась к морю. Сколько воды! Какое большое озеро! Увы, тут же наступило разочарование: накатившая волна ее перевернула, к тому же ей совсем не понравился вкус соленой воды. После этого мы десять дней не могли выманить Глашу на берег. В конце концов она стала сопровождать меня на пляж, ложилась на подстилку (она считала, что все, что постелено на песке или траве, — это для нее) и смотрела, не отрываясь, в море, пока я плавала. Встречая меня, она заходила в воду по животик. Постепенно она поняла, что в жаркий день зайти в море — это единственная возможность охладиться, и стала просить меня или хозяина занести ее в воду; только к концу нашего пребывания она стала отваживаться заходить туда сама.
Она вообще-то была послушной девочкой, и когда мы с мужем уходили три раза в день по гонгу в столовую, то строго-настрого наказывали ей оставаться дома, но никогда ее не закрывали (если собаку запирают в тесном помещении, она воспринимает это как наказание), и она обычно ждала на крылечке нашего крошечного бунгало. Но однажды нас что-то отвлекло; заслышав гонг, мы отправились на обед, забыв дать ей команду, и Глаша бодро побежала за нами. Спохватившись уже почти у самого здания столовой, куда собакам был вход строго воспрещен, я повернулась и повелительным жестом, подкрепленным словами, отослала ее домой; она нехотя поплелась обратно. Потом нам рассказывали, что Глаша шла по тропинке к домику, мотая головой, подметая ушами землю и что-то сердито бормоча себе под нос. Впоследствии выяснилось, что одной руганью дело не ограничилось: она пошла жаловаться на хозяев коллеге, которая жила в соседнем домике, и получила от нее в утешение кусочек сыра. Так как эта добрая душа в тот момент находилась на территории, которую Глаша считала своей, то формально запрет не был нарушен.
