После этого они двинулись навстречу Угольку. И ничего хорошего такая встреча не обещала. Мушкетер еще помнил «верблюда», Митька вообще любил дразниться, братья Козловы были с ним за компанию. А Шуруп всегда был за тех, кого больше — на всякий случай.
Уголек стоял. Сзади была открытая дверь, но он стоял, потому что бежать ему мешала гордость. А может быть, это была не гордость, Уголек и сам не знал. Если бы за ним гнались, кричали, свистели, он бы, конечно, удирал без оглядки. Но мальчишки подходили медленно. Они ухмылялись. Будто испытывали нервы Уголька. И он не двигался, стоял, прикусив губу.
— Я ведь к вам не лезу, — сказал наконец Уголек.
— Пусть он прыгнет через огненное кольцо, — потребовал Митька и показал концом ботинка на Вьюна. Вьюн сидел, лениво щуря желтые глаза.
Ему было все равно.
— А где мы кольцо-то возьмем? — спросил глупый Валентин.
Витька-Мушкетер вытянул шпагу и пощекотал ею кошачьи усы. Вьюн сморщился и зевнул. Это всем, кроме Уголька, понравилось. Витька повторил опыт. Вьюн вдруг размахнулся и трахнул лапой по шпаге.
— Презренный, — холодно сказал Мушкетер. — Ты оскорбил священный клинок. Ты умрешь.
— Они умрут оба, — решил Митька. — Взять их!
— Взять их! — завертелся Шуруп.
Братья Козловы с сопением потянулись к Угольку. Он отступил на крыльцо, а потом в дверь. Братья не отвязывались, и Уголек прошел спиной вперед весь коридор. Он отступал молча и думал, что все равно поймают. Завернут назад руки, дадут в лоб пару шалабанов. Это ничего, но Вьюна жалко. Начнут сами «дрессировать» кота — замучают. Он хоть и дурак, а все-таки…
Уголек пятился и забыл, что сзади есть ступенька. Он сорвался с крыльца. На ногах удержался, только пришлось пробежать задом наперед несколько шагов.
А когда он остановился, — случилось неожиданное.
Уголек увидел, что стоит между двух мальчишек, одетых в одинаковые белые рубашки и сатиновые трусы. Но сами мальчишки были неодинаковые.
Тот, что стоял слева, был высокий, даже повыше Мушкетера, и красивый.
То есть, может быть, и некрасивый, но Угольку понравился, лицо понравилось и волосы — густые такие, светлые и курчавые, прямо целая шапка. А справа стоял мальчишка весь какой-то круглый. Толстоватый, низенький, голова стриженая, и уши торчком.
Они враз уставились на Уголька.
— Держите его! — заорали с крыльца братья Козловы, Митька Шумихин и Шуруп. Незнакомые мальчишки враз положили ладони на плечи Уголька.
— Держим, — весело сказал старший. Уголек не двигался. Ясно, что попался. Эх, была бы настоящая собака!
— Толик, а зачем держать? — вдруг спросил круглый.
— Зачем держать? — спросил Толик у Митьки. Митька прищурился, разглядывая незнакомцев.
— Надо, — сказал он, — вот и держите.
Круглый мальчик снял с плеча Уголька ладонь и поглядел на Вьюна. Вьюн сидел с безразличной мордой.
— Киса, — осторожно сказал круглый и погладил Вьюна. Кот неожиданно выгнул спину и ласково муркнул. Мальчишка взял его на руки и почесал за ухом. Вьюн потерся щекой о белую рубашку. Наконец-то с ним обращались не как с собакой.
Уголек удивился. Разве не удивительно? То поймали, а то ласкают его кота. А дальше что? Он по очереди смотрел то в одно, то в другое лицо.
Но высокий Толик разглядывал Митьку, а его круглый приятель гладил Вьюна.
— Дай-ка нам кошку, — велел Митька.
— Это их кошка? — удивился круглый.
— Мой кот, — сказал Уголек. — Правда, мой.
— Это его кот, — объяснил Митьке Толик.
Митька через плечо глянул на свою армию. Потом поинтересовался:
— А если по зубам?
— А если обратно? — улыбнулся Толик.
Круглый мальчик отпустил кота. Митька сказал:
— Мушкетер, дай саблю.
Но Витька не дал: благородное оружие — не для уличных потасовок. Он прислонил шпагу к стенке.
— Дать им? — хором спросили братья Козловы.
— Дать им! — завертелся Шуруп.
— Дать или не дать… — задумчиво произнес Мушкетер и скрестил руки.
— Вы откуда? — хмуро поинтересовался Митька. — Откуда два таких?…
— А что?
— А у нас закон: кто нахальный, того все сразу бьют, без правил.
— Получается?
— Щас покажем.
Братья Козловы с готовностью засопели.
Уголек рывком снял с Вьюна ошейник. Уноси ноги, Вьюн! Сейчас здесь будет веселая жизнь! Отчаянная смелость зазвенела в Угольке: он был не один. И он до конца будет защищать новых друзей.
— Славка, — сказал Толик, — позови тетушку.
Круглый Славка сложил рупором ладони. Ну и голос! Угольку почудилось, что в доме дрогнули стекла.
— Тетка, к бою!!
Прошла секунда изумленного молчания. Потом вторая. Когда кончалась третья, в первом подъезде раздался дробный грохот и вырвалось что-то непонятное — зеленое и голубое.
Оно ударило Митьку в живот. Митька прижал к желудку ладони и стал медленно сгибаться, будто простреленный навылет. Глаза у него таращились, а рот беззвучно открывался и закрывался. В это время братья Козловы, с большой силой трахнутые друг о друга лбами, безуспешно пытались понять, что случилось. Шуруп лежал на земле и верещал на всякий случай. Ему не попало, он успел упасть заранее.
Уголек, сбитый на асфальт, покатился под ноги Толику. Мушкетер стоял рядом с дверью на цыпочках и не шевелился, будто его приклеили.
Тут шум затих, и Уголек понял, что никакой тетушки нет. Была девчонка.
Ростом с мушкетера, в зеленой кофточке и синей юбке. У нее были толстые, как у негра, губы, румяные щеки и отчаянные глаза. А еще были косы, торчащие вверх от затылка и загнутые, как рога на шлеме викинга.
Уголек сел.
— Совершенно бестолковая ты, Тетка, — сказал Славка, — его-то за что?
Толик молча поставил Уголька и отряхнул.
— И вообще! — возмутился Славка. — Всегда одна. А мы тоже хотели…
Митька наконец распрямился и сипло пообещал:
— Встретимся еще.
На него не смотрели. А чего на него теперь смотреть? Сгибаясь, он ушел. Ушли за ним, потирая лбы, братья Козловы. Исчез Шуруп. Только Витька-Мушкетер не исчез. Он зацепился штанами за гвоздь, когда тетка мимоходом шарахнула его. И отцепиться не мог. Рвать штаны Витька не хотел и с философским спокойствием ждал решения своей судьбы.
Толик подошел и отцепил Мушкетера.
— Благодарю, — сказал Мушкетер.
Высокий красивый Толик промолчал.
— Ну, я пойду, — вздохнул Мушкетер.
— Ну, иди.
Уголек спросил у Толика:
— Вы сюда к кому пришли?
И Толик сказал:
— Жить.
— В шестую квартиру? — догадался Уголек. — Там раньше полковник Карпов жил.
— Вот это да! Полковник… — удивился круглый Славка. — А ты кто?
— Я? Просто… Борька. Угольков.
— Толик, — сказал Толька и протянул тонкую ладонь, — Селиванов.
Уголек нерешительно подержал пальцы Толика. Он впервые здоровался за руку.
Славка тоже сказал:
— Селиванов. Славка.
Второе рукопожатие получилось лучше.
— Селиванова, — буркнула Тетка и дала Угольку руку, украшенную боевой ссадиной. — Пока. У меня дела.
Уголек смущенно поглядел вслед.
— А чего у нее… имя какое-то не такое. Так Каштанку звали, когда она у Дурова жила. Тетка…
— А это и не имя, — объяснил Толик. — Она в самом деле наша тетка.
Папина сестра. Вообще ее Надеждой зовут.
Славка спросил:
— А почему у тебя кот на цепочке? Дрессированный?
Это были друзья. Уголек сразу понял. Понял, что смеяться не станут.
Они сели на крыльцо, и Уголек рассказал все. И про веселого пса Балалая, у которого хозяин с деревяшкой вместо ноги. И про дрессировку Вьюна. Вьюн хороший. Но он все-таки кот, а не настоящая собака. На цепочке его водить неудобно. И мальчишки смеются.
— Мне бы щенка, — сказал Уголек. — Чтобы с детства его воспитывать.
Собаку обязательно надо воспитывать с детства. Только где ее взять?
Утром бегал тут один щенок, да и тот…
И Уголек рассказал про щенка, которого нарисовал Вовка.
— Не мог уж поймать, — снова обиделся он на Вовку. — Все равно он, наверно, беспризорный. Здесь таких щенков нет, я же знаю. И без ошейника он.
Угольку стало грустно. И чтобы утешить его. Толик сказал:
— Может, врет он, твой художник.
И Славка добавил:
— Может, не было щенка совсем…
Он и сам не помнил, откуда взялся. Помнил только нагретый солнцем деревянный пол, который немного качался. С одной стороны пол огораживала железная сетка, и на ней висели большие красно-белые кольца. Внизу за сеткой плескалась вода. Много воды. А с другой стороны тянулась белая стена с окнами.
А еще он помнил дом на колесах, длинный коридор и кругом полки, а на полках люди. Пол в коридоре все время дрожал, и под ним что-то стучало. Щенок сначала боялся, а потом привык.
Он привык, потому что его успокоили Руки. Это были большие и добрые Руки. Щенок помнил их с тех пор, как помнил себя. Он узнавал их сразу:
