Орлику, шедшему первым, было тяжелее, чем остальным. Его лапы, израненные о лёд, оставляли кровавые следы. Но он шёл и шёл, ведя упряжку за собой. За упряжкой двигались люди, тоже терявшие силы, а с ними и надежду.
Так продолжалось много часов, и вдруг что-то изменилось. Бескрайние снега по-прежнему расстилались вокруг, и ледяной воздух по-прежнему проносился над ними упругими обжигающими потоками. Только воющий ветер нарушал безмолвие белой тундры. Но Орлик почему-то побежал увереннее. Он повеселел и, глядя на него, повеселели другие собаки. Они стали сильнее налегать на постромки.
Вожак уже не вытягивал вопросительно шею и не внюхивался в воздух. Он знал, куда идти. Нарты поднялись к гребню длинного холма, перевалили через него, и далеко на обратном склоне открылась стоянка оленеводов. Это было, как потом подсчитали геологи, в пятидесяти километрах от места, где им пришлось переждать пургу, и в ста пятидесяти километрах от базы экспедиции. Как Орлик нашёл туда дорогу?
Вернувшись на базу, геологи ещё долго работали в тундре. Наконец всё было закончено. Экспедиция стала свёртываться. Можно было ехать в Ленинград. Увозили приборы, палатки, обмундирование, сложное и разнообразное имущество экспедиции. Оставляли в тундре только ездовых собак. Всех, кроме Орлика.
— Вы знаете, сколько вам придётся заплатить за него? — спрашивал начальник экспедиции. — За эти деньги вы сможете дома купить несколько собак самых редких пород.
— А те собаки мне не нужны, — упрямо говорил геолог, — даже редчайшие из редких.
И Орлик приехал в Ленинград. Его выводили на бульвар, где на дорожках под старыми тополями гуляли на крепких поводках другие собаки. Там были овчарки, доги, спаниели… Они явно наслаждались этими прогулками. Но то, что нравилось им, пришлось Орлику совсем не по сердцу.
Орлик почти перестал есть. Его густая шерсть стала вылезать, острые весёлые глаза начали слезиться.
Наконец геолог понял свою ошибку. Отправить Орлика обратно в Арктику он не мог, пришлось отвести его в питомник. Собаки жили там на воздухе и готовились к суровой армейской службе. Такая жизнь должна была подойти северной лайке больше, чем скучное существование в городской квартире.
Орлика охотно взяли в питомник. В то время устраивали пробеги собачьих упряжек на дальние расстояния, например из Ленинграда в Москву. Специалисты думали, как лучше использовать собак в армии. Хороший северный пёс, привыкший к ездовой службе, конечно же, должен был пригодиться.
Орлику дали окрепнуть на свежем зимнем воздухе. И когда у него шерсть снова стала блестящей и густой, начальник питомника сказал инструктору:
— Можете брать и этого пса.
На следующий день инструктор пришёл недовольный:
— Вы, товарищ начальник, расхваливали собаку, а она какая-то понурая, ленивая. Еле-еле тянет лямку, а ещё северная лайка. И ведь я её на лёгкое место поставил для начала — третьей в упряжке! Всё равно мало проку.
Начальник решил посмотреть на Орлика сам. В вольере пёс бродил, как потерянный. Голова была опущена, что-то приниженное, прибитое чувствовалось во всей его фигуре.
— Значит, третьим ставили, — сказал начальник инструктору, — а вы его первым поставьте! Он ведь гордый, он вожак!
Собрали упряжку, поставили Орлика первым, и он мгновенно переменился — другая собака! Распрямил спину, поднял голову и оглядел упряжку властным, повелительным взглядом. Инструктор крикнул, и собаки сразу взяли с места, помчались по снежному полю. Их не приходилось погонять. Они шли быстро и ровно.
В сапёрный батальон Орлик попал в самом начале войны. Он быстро усвоил, что от него требуют, и выполнял команды безотказно.
Он ничего не боялся. Взрывы не заставляли его даже вздрагивать. Если снаряды ложились очень уж близко, Орлик неторопливо, сохраняя достоинство, уходил в землянку или залезал в щель. Но одного слова хозяина было достаточно, чтобы Орлик остался на месте и под самым сильным огнём.
Когда в батальоне начали обучать собак ездовой службе, Орлик был уже признанным вожаком.
Были собаки покрупнее и потяжелее Орлика. Но всё в нём — широкая грудь, длинные, крепко стоящие на земле ноги, прямая спина с ясно видимой, словно отлитой из железа мускулатурой — всё говорило о большой силе. А главное — пёс знал, что требуется от ездовых собак. Если Орлик нападал на других собак, то лишь для того, чтобы наказать за плохое поведение. В драке он был смел, стремителен, увёртлив. Никогда не позволял вцепиться в себя. Быстро прыгал на виноватого, ударял его своей мощной широкой грудью, сбивал с ног и хватал зубами за шею. После трёпки провинившийся уже не смел нарушать порядок.
Самым трудным было научить две пары собак ходить одна за другой и следовать за вожаком. Задняя пара пыталась догнать, опередить переднюю, и все четыре собаки хотели настигнуть, схватить, укусить вожака.
Случалось, непослушные собаки затевали драки и совсем переставали повиноваться. Упряжка сбивалась в кучу, собаки злобно щёлкали зубами. Во все стороны летели клочья шерсти, ремни перепутывались. Нужно было много времени, чтобы водворить порядок.
Командир батальона приказал в каждую новую упряжку ставить сперва вожаком Орлика. Все собаки побывали под его «командой». Он умел подчинить их себе, призвать к порядку и послушанию.
В общем, собаки имели разных инструкторов и разных хозяек, но «школу» Орлика прошли все. Нина Бутыркина не так уж ошиблась, назвав его кличку, когда докладывала полковнику из штаба фронта.
Команду подняли по тревоге. Девушки торопливо соскакивали с нар и натягивали тяжёлую зимнюю одежду.
— Разобраться без суеты! Выходи строиться!
Голос старшины Петрова звучал громче обычного, но спокойно.
Подтянутый, застёгнутый на все крючки, старшина выглядел так, словно и не ложился спать, словно всё происходило в середине дня, а не глухой ночью.
Распоряжения следовали одно за другим.
— Собрать вещевые мешки!
— Командирам отделений проверить обмундирование и снаряжение!
— Приготовить собак и нарты к погрузке!
На дворе уже тарахтели машины — старенькие полуторки с фанерными кузовами. В них и надо было забраться всем — девушкам вместе с собачьими упряжками.
Девушки понимали — пришло их время. Предстояло, конечно, ехать на передовую, может быть, в самую гущу боя. На войне это очень просто.
Но в бой они попали не сразу. Команду выгрузили на опушке негустого леса.
— Соблюдать тишину, не зажигать огня, не включать фонариков, — строго предупредил старшина. — За лесом — Нева, а на том берегу — немец.
Голос его стал мягче.
— Понятно, размять руки, ноги можно и собак привести в порядок тоже, но только без шума.
Тут, в лесу, им предстояло жить.
Землянок не было. Разместились в шалашах из еловых веток. Плотные хвойные лапы, набросанные на землю, служили постелями, Еловые подстилки набросали и для собак.
Легли, положили вещевые мешки вместо подушек. Заснули быстро, а когда проснулись, не сразу поняли, что случилось. Многие не могли поднять головы — волосы примёрзли к мешкам!
В светлое время надо было вести себя особенно осторожно. Даже полевая кухня не приезжала до темноты. Тогда и обедали, а днём ели всухомятку, пили холодную воду. И круглые сутки нельзя было снять тяжёлую, непривычную Зимнюю одежду — ни валенки, ни ватные брюки, ни куртку.
Всё равно в шалашах не унывали. Рассказывали весёлые, смешные истории, подшучивали друг над другом. Девушки чувствовали себя солдатами-фронтовиками.
На душе было радостно и тревожно. Спокойно ждать боя, да ещё первого, никто не может, но цель предстоящего наступления все понимали — разорвать блокаду. Потому хотелось, чтобы оно началось скорей.
Ещё секунду до этого над Невой стояла тишина, точно и не было войны, точно не прятались десятки тысяч людей в заснеженных лесах по берегам. И вдруг земля заходила ходуном от артиллерийской грозы. Не только девушки, молодые солдаты, но и опытные командиры ещё не слышали, чтобы «бог войны» — так называли артиллерию — бушевал с подобной силой.
Огненные полосы «катюш» расчертили небо над лесом. Это был сигнал к атаке. Вместе с залпом «катюш» поднялась, устремилась на лёд Невы пехота.
Старшина собрал всю команду. Пехотные полки только ещё пересекли замёрзшую реку. Бои шли в немецких траншеях на левом берегу, а девушки со своими упряжками уже выдвинулись на самую бровку правого берега. И вот первые нарты понеслись по снежному простору Невы. Лёд на реке был неровный, торосистый. Во многих местах его пробили снаряды и в широких дырах чернела ледяная вода.
