— А ты откуда тут вообще взялся, — спросил Чук шпица и добавил, — на мою голову!?
— Не переживай, старичок, — бодро отвечал шпиц, — у нас с твоим Демократом один шеф на двоих был. Он загнулся. Теперь Демократ меня приютил, сиротинушку. Но я у вас ненадолго. Я слышал разговор, меня отдадут родне.
— Что-то ты для сироты слишком бодр и весел, юноша, — парировал наш Чук.
И тут вмешалась Клео:
— Давайте не будем судить по первому впечатлению. Мало ли что у собаки на душе творится. Может быть, он умеет не подавать вида.
— Кто скрывает свои настоящие эмоции — тот для меня не собака, — обиженно заявил Чук и пошел на повторный клич Демократа.
Так вот и возникла новая ситуация в жизни овчароподобной собаки по кличке Чук: в доме Демократа поселился шпиц по имени Цезарь, а сам Демократ все чаще и чаще оставлял ночевать на своей подстилке, то есть в спальне, не только Цезаря, но и хозяйку Клеопатры, которую звали Марианна, и которая из печальной поэтессы постепенно превратилась в нормальную поэтессу, коротко постригла волосы и обзавелась стильным гардеробом. Марианна резко возражала против присутствия собак в спальне, и шпицу доставалось. Но Клео ночевала всегда у себя дома. Ее Марианна на дачу к Демократу не брала.
И когда на даче Демократа все стихало, Чук, грозный страж этого участка, обходил территорию, устраняя все мнимые и реальные угрозы, и бежал по лунной улице Серафимовича, сворачивал на улицу Погодина, и начинал прохаживаться под окнами Марианниной дачи в надежде перекинуться с Клео двумя словечками, ну или хотя бы увидеть кончик ее хвостика в щелочку между досками забора.
Однажды, когда Чук вернулся к своей будке, он заметил, что на крыльце дачи что-то чернеет. Осторожно он подошел ближе и, к удивлению своему, обнаружил на сухих досках две тушки мертвых грачей. Грачи были небольшие, они лежали аккуратненько на ступеньке, на каждом еще блестела томатной пастой горка крови. Чук решил, что так и нужно, не стал поднимать шума. Но шум подняла Марианна. Она первая вышла на рассвете в сад, потягиваясь, глубоко наслаждаясь собственной женской жизнью, как вдруг поняла, что наступила на мертвую птицу. И она завизжала. Чук машинально залаял, и Марианна испугалась. Она вбежала в дом и рассказала Демократу о грачах.
И тут произошло совершенно невозможное: на Чука обрушился град ругательств и угроз. Он стоял ошеломленный, переводя взгляд с Демократа на Цезаря.
— Цезарь, скажи по чести, ведь это твоя работа? — спросил он шпица.
— Не знаю, приятель, — ответил тот, прячась за демократову ногу, — я спал себе. А у тебя, наверное, провалы. Не помнишь, кого во сне ловишь и душишь?
В тот же день о происшествии стало известно всему собачьему обществу. Новость обтирали во всех кружках: бульдоги попеременно поднимали брови и оглядывались на Чука, кокер-спаниели качали опущенными мордочками, а потом встряхивали головой, словно говоря: «Не приведи, Господи!» Цезарь и Клеопатра тоже о чем-то шептались, сидя на мостике, откуда самые отважные писатели ныряют в водоем — сразу на глубину. Чук подошел к группе собак среднего возраста, понимая, что шепчутся о нем.
— Да не я это! — рявкнул он вместо приветствия. — Я вообще не мясная собака.
Но никто разбираться не стал. Все промолчали. Клео — его воздушная, белокурая Клео (чем только моют ее фантастическую шерсть?!) — она подошла к нему и вдруг резко бросила:
— Просто не представляю, как можно общаться с тем, кто только что своими зубами загрыз птицу. Да еще какую! Грача! Вы, Чук, вообще живопись любите?
Чук решил, что так Клео дала понять, что он для нее больше не существует. Еще на Саврасова намекнула! Он отпрянул, замотал головой и, подумав недолго, убежал по тропинке. Его не видели три дня.
А в эти три дня Цезарь торопился укрепить завоеванные позиции. Как-то вечером Марианна пришла на дачу Демократа с Клеопатрой. Демократ казался озабоченным. Да и Клео не терпелось узнать, не появлялся ли Чук.
— Цезарь вот тоже куда-то запропастился, — предупреждая вопросы, первым заговорил Демократ, — битый час его ищу, зову.
— Может, сбегать к пруду? — спросила Клео.
— Клео, ищи! — велела Марианна и спустила собаку с поводка.
И Клео понеслась к пруду, сбивая веточки и травинки, попадающиеся ей на пути. Она перескочила перекресток и нырнула в темноту парковых аллей. Кроны деревьев здесь почти срослись, сплетясь над самыми тропинками. Шелковая шевелюра Клео развевалась от плавных, затяжных скачков. Красавица остановилась у первой запруды и прислушалась. Она быстро перебежала к следующей запруде. Печальный всхлип еще раз донесся до ее ушек, потом она рассмотрела на освещенном луной склоне распластавшуюся фигурку Цезаря. Тот лежал ничком, вытянувшись во всю длину и прикрыв лапами голову. Он плакал.
— Цезарь, — еле слышно прошептала Клео, — что с тобой?
Он молча продолжал лежать и подрагивать. Нет, он не подрагивал — он содрогался! Клеопатра подползла к нему на животе и резко взвизгнула:
— Цезарь, миленький!
Он замер и немного повернул к ней свою голову.
— Вы все думаете, что я циник. Тоже, кстати, античное слово…
— Нет, нет.
— Так вот, я не циник, и не киник. Я совсем не умею терять. Когда мой босс умер, я три часа не подпускал к нему никого, пока меня не усыпили на время. Он был великим писателем! А теперь вот Чук… Это ведь из-за меня он…
— Как так?
— Ну, да, — всхлипнул Цезарь, — не надо мне было этих грачей… Ну, которых он убил, вообще хозяевам показывать… Ну, подумаешь, инстинкт сработал… С кем не бывает! Вот где он теперь? Или взять тебя…
— А что меня брать?
— Вы такая красивая пара. Ты — очарование, он — слегка поношенный сквайр. Теперь это модно. А я — вечный неудачник и изгой, впрочем, не будем обо мне. Я уже привык. Ну, подумаешь, талантливый писатель. А кто меня тут ждет, на ваших писательских дачах? Да, я, может, роман пишу! А ты ведь все равно его — Чука — любишь, куда я суюсь! Подумаешь, кому нужна моя благородная кровь, моя порода?! У него, наверное, тоже порода, где-то глубоко… очень глубоко…была, может, овчарка в роду…
Он снова стал раскачиваться, бока его ходили ходуном, в землю утекало тоненькое поскуливание. И тогда Клео лизнула его в макушку. Потом потерлась своей щекой о его ухо, потом уткнулась носом в его шею. Ей было так жалко Цезаря, что вся ее душа растворялась в этом ощущении, как будто в его морде она жалела весь мир, обездоленный и сиротский.
И тут он перевернулся на спину и протянул к ней свои короткие лапки…
В это утро собачки и псы стекались в известный лес, как весенние ручейки. Всем было интересно, что за беготню устроили обитатели демократовой дачи этой ночью и почему Демократ третьего дня звал Чука, а вчера весь день — Цезаря. А кто-то уже судачил о том, что Клео потеряла невинность, пришла домой под утро, и хозяйка отчитывала ее на весь поселок.
— Ничего странного, все логично, — заявил дог с участка главреда, которого держала главредная жена, считавшая, что животные благотворно влияют на воспитание детей, — весь ее внешний облик свидетельствовал о распутстве, но только зарытом в тайниках ее коварной души…
Дог слегка грассировал, произношение его так хорошо воздействовало на слушателя, что всем хотелось продолжения. Но слово взяла королевская пуделиха одной местной музейщицы.
— Нет и нет! — вскричала она. — Это не коварство, а слабость! Слабость характера, господа! Ну, даем всем, кто попросит — какое же здесь коварство, помилуйте?
— Ой, молодежь, конечно, наша, — вздыхали дамочки постарше, — вообще о любви забыла, только секс им подавай, а где ж его взять…
— Да я хоть щас, — вставил сенбернар Эгри и даже вскочил на своих толстых, отечных ногах.
— Да, хоть будет о чем вспомнить, молодец девка, — лаяли совсем старые лабрадорихи и виляли видавшими виды обрубочками хвостов.
Клео больше не появлялась в этом обществе. Она сидела на привязи, которую Марианна приобрела специально: прочная цепь звенела теперь на шее колли, а другой конец был нанизан на длинную металлическую леску, протянутую над участком. Клеопатра могла бегать по всему участку, но она все-таки была на привязи. И скажите, не была ли глупа Марианна, которая не учла, что маленькому черному, как летняя ночь, шпицу не составит труда подлезть под забором, когда все спят, и вновь, и вновь лизаться со своей юной любовницей, которая — спасибо хозяйке — еще и прикована цепями.
Что же Чук? Где он обитал все это время? По каким оврагам бегал, какие объедки подбирал по помойкам и свалкам? Никто этого не узнает. Чук вернулся обратно через три дня. Демократ и Марианна любили вечером курить на веранде. Вышли они и в тот теплый, мирный, земной вечер, молча прикурили друг у друга, облокотились на перила.
