— Когда я привез тебя сюда, то думал, что время будет для тебя лучшим целителем. Но прошло уже много дней, а ты все больше замыкаешься в себе и погружаешься в отчаяние все глубже. Скажи, Гилморн, что тебя гнетет? Может быть, имладрисские эльдар неприветливы с тобой? Или ты тоскуешь по Лихолесью?
— Ах, не спрашивай меня об этом, Дэл, — ответил он, вздыхая.
Но я был настойчив и продолжал:
— Мое сердце сжимается от жалости при виде того, как печаль омрачает твое лицо, как ты бежишь от общества прочих эльдар и даже от меня, бросаешь и арфу, и упражнения в стрельбе из лука…
Он отвернулся, глухо пробормотав:
— Если бы ты знал, что меня тревожит, то не чувствовал бы жалости!
— Неужели ты думаешь, что я могу отвернуться от тебя? Позволь мне помочь тебе, Гилморн, я ради тебя готов на все! — и с этими словами я взял его за руку.
Лихолесский синда вздрогнул, как от боли, и вырвал свою руку из моих ладоней.
— Ты поможешь мне, если оставишь меня в покое, Глорфиндел! — вскрикнул он, и голос его дрожал. — Уходи! Пожалуйста, уходи! Оставь меня одного!
И я встал, собираясь уйти, потому что не в обычаях эльдар навязывать свое общество кому бы то ни было. Но такая боль звучала в голосе моего друга, что я понял, что не могу бросить его в эту минуту. И я сел рядом и обнял его, и прижал его светловолосую голову к своему плечу.
— Я не оставлю тебя одного с твоей болью, — сказал я твердо. — Эльдар не бросают друзей в беде.
— Отпусти меня, Дэл, не прикасайся ко мне, не надо, ты не понимаешь… — говорил он, отталкивая меня, но я держал его крепко. И сопротивление его ослабло, Гилморн всхлипнул и тоже обнял меня.
Вдруг я почувствовал, как его ладонь скользнула мне под одежду, и он прижался губами к моей шее, шепча: «Дэл… о, Дэл…» — и дыша прерывисто. И я чуть отстранил его от себя и спросил удивленно:
— Что ты делаешь?
Вскрикнув, он вскочил на ноги и бросился прочь из беседки, но я успел удержать его за руку. Чуть не плача, он безуспешно пытался разжать мои пальцы, но разве он мог сравниться в силе с нолдо, родившимся в Валиноре и перешедшим через Хелькараксэ! Я умолял его ради нашей дружбы быть со мной откровенным и рассказать, в чем дело.
— Ты не должен меня спрашивать, тебе не нужно этого знать, я уеду, сегодня же, мне нельзя здесь оставаться, не спрашивай меня ни о чем, — твердил он, как безумный.
И в отчаянии я сказал:
— Если ты уедешь из Имладриса, и я здесь не останусь! Вернусь на восток, в Осгилиат, и буду дальше сражаться с порождениями Тьмы, сколько хватит моих сил и умения, потому что зло, причиненное тебе, не должно остаться неотомщенным!
Услышав мои слова, он вдруг перестал вырываться и кинулся мне в объятия, говоря:
— Нет, Дэл, не делай этого, я умру, если ты погибнешь!
Он весь дрожал, как в лихорадке, лицо его пылало, а по щекам катились слезы. Сердце у меня разрывалось от боли, и я сказал с горьким упреком:
— Что же мне еще остается, если мой друг считает меня недостойным доверия!
— Хорошо, я все тебе расскажу, и ты не станешь меня удерживать, а скорее прогонишь прочь с презрением! — воскликнул он. — Я проклят навеки, отравлен влиянием Тьмы. Никогда мне не обрести покоя рядом с моими братьями, и ни в ком из вас я не найду сочувствия! Что вы знаете о том, что мне пришлось пережить! Ах, лучше бы ты никогда не освобождал меня! Лучше бы мне погибнуть там, в темных подземельях, только бы не жить среди вас, каждый день ощущая, что я больше не брат вам, а презренная тварь, делившая ложе с прислужником Тьмы!
— Друг мой, в тебе достаточно сил, чтобы противостоять темному влиянию. Вспомни, не ты один перенес страдания в плену. Не позволяй им сломить тебя…
— Страдания! — воскликнул он, смеясь сквозь слезы. — Страдания? Ты думаешь, меня преследует память о страданиях? И вправду, не проходит и дня, чтобы я не вспомнил Мордор, но за все сокровища Тириона я не согласился бы расстаться ни с одним из этих воспоминаний!
— Как ты можешь так говорить? — я не верил своим ушам. — Ведь тебя принуждали делать ужасные вещи… отвратительные… постыдные!
— О, Дэл, тебе тысячи лет, а мне нет и трехсот, и все же иногда я чувствую себя старше, — ответил он мне с кривой улыбкой. — Что ты знаешь о страсти, Глорфиндел, гордый нолдо, никогда не деливший ложе ни с женщиной, ни с мужчиной! Что ты знаешь о желании, сжигающем плоть, о кипящей в жилах крови, о наслаждении, которому нет слов ни в синдарине, ни в квенья, ни даже в языке смертных! Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал об этом, и меня не оставляет тоска по мужским объятиям, и я готов отдаться первому встречному, и останавливает меня только то, что меня отвергнут, ибо я не прекрасная девушка, созданная для ублажения мужчины…
Всхлипнув, он закрыл лицо руками. Я стоял, как громом пораженный, и страшная правда становилась мне все яснее. Все-таки Искажение коснулось его, и он был развращен тлетворным влиянием Врага! Мне стыдно сознаваться в этом, но первым моим чувством было отвращение. Я отступил на несколько шагов, к самому выходу из беседки, и не сводил глаз с лихолесского синда, скорчившегося на скамейке. Мне хотелось бежать прочь, но… он выглядел таким несчастным, таким беззащитным…
Нерешительно я опустился рядом с ним на скамью и положил руку ему на плечо.
— То, что ты говоришь, ужасно. Но не следует терять надежды. Время и добрая воля уничтожит ростки Тьмы, проникшие в твою душу! Ты даже месяца не провел в Мордоре, зло не успело глубоко в тебе укорениться!
— Если это зло, то оно всегда было со мной, Глорфиндел, — и он отнял руки от лица и посмотрел на меня. — Я уже был развращен, еще до того, как попал в Мордор. И поэтому Норт выбрал из всех пленников меня, и поэтому он смог сделать со мной то, что сделал… И поэтому я все еще ощущаю в крови тот огонь, который сжигал меня ночи напролет, и он становится все сильнее, и сейчас я ближе к Чертогам молчания, чем когда мой палач в первый раз взял меня силой. И поэтому, Дэл, о Дэл… поэтому я не перестаю думать, каково твое тело под одеждой…
И Гилморн прижался губами к моим губам, а я был так растерян, что даже не смог его остановить. Его язык проник мне в рот, будя во мне странные, непривычные ощущения. Он целовал меня и не мог остановиться, а его руки блуждали по моему телу, и я задыхался, но не отталкивал его, не понимая, что со мной происходит, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Кровь бросилась мне в лицо, когда его ладонь проникла мне между ног и принялась поглаживать то, что служит для единения любящих роа, и я понял, что его действия вызывают во мне отклик, приличный только для супружеского ложа. Стыд затопил меня, как поток пылающей лавы. Оттолкнув его, я вскочил на ноги и бросился прочь, ничего не видя перед собой.
Несколько дней я провел в тоске и отчаянии, не зная, что мне делать. Невыносимые сожаления мешали мне искать встречи с моим другом. Да и есть ли теперь у меня право так его называть? Не погубил ли я нашу дружбу своей несдержанностью, своей нетерпимостью и глупостью — я, который клялся никогда его не осуждать? Два противоречивых чувства боролись во мне. Я хотел бы припасть к ногам Гилморна, чтобы умолять его о прощении, и одновременно я страшился встречи с ним, хотя никто никогда не мог заподозрить меня в недостатке мужества. Но увидеть справедливый упрек в его прекрасных голубых глазах казалось хуже всего на свете. Сердце мое разрывалось от любви и нежности — и горького стыда. Мой друг поверил мне, открыл передо мной свою душу, поведал о страшных мучениях, которые переживал в одиночку… И в тот момент, когда он пытался преодолеть темное влияние Врага, когда искал помощи и поддержки, дружеского плеча, на которое можно было бы опереться — я, нолдо из дома Фингольфина, повел себя как гнуснейший из служителей Тьмы!
Элронд, конечно же, первым заметил, что со мной происходит. Я не мог сказать ему правды, но и солгать тоже не мог, поэтому объяснил уклончиво, что переживаю по поводу нашей размолвки с Гилморном. Повелитель Имладриса нахмурился.
— Твое стремление заботиться об этом бедном создании вполне понятно. Однако, на мой взгляд, вы слишком разные для дружбы. Что общего между тобой и юным лихолесским синда, не достигшим еще и трехсот лет? Может быть, в тебе говорит желание продолжить свой род, и в Гилморне ты видишь сына, которого никогда не имел? Эру подает знак, что тебе следует обзавестись потомками и посвятить время их воспитанию. Ах, если бы дочь моя… — лорд Полуэльф оборвал свою речь и отвернулся.
Я коснулся его плеча жестом дружеской симпатии и не сказал ни слова. Не нужно было прибегать к осанвэ, чтобы узнать, о чем думает мой старый друг. Печаль об Арвен, питавшей неугасимую склонность к смертному, терзала его сердце. Арагорн редко бывал в Имладрисе, бродя тропами следопытов, но когда он появлялся здесь, только слепой бы не заметил тот свет, которым озарялось лицо дочери Элронда. А ведь когда-то Элронд надеялся, что нас с Арвен свяжут узы любви и брака. Увы, как ни желал я видеть моего друга и его единственную дочь счастливыми, все же не питали мы с Арвен друг к другу ничего, кроме приязни брата и сестры.
