— А вы были у Сергея Михайловича? — Уже через полчаса мы с заботливой мамашей болтали как старые знакомые. — А у Александра Моисеевича?
— Да. — Я делилась впечатлением о врачах, пока Ариадна торчала в кабинете медсестры.
Вскоре все выяснилось. Мама не довлела над ребенком, она души в нем не чаяла. А ребенок требовал в магазине куклы и девчачьи платьица, требовал бантики, заколочки и воровал у мамы помаду. Как могла, мама направляла его в нужную сторону. Отец кричал, что родили урода и надо его пороть. Мать бить не давала, и вскоре папаша сбежал из семьи.
Надо же! Бывает же такое. Я изумлялась про себя, как повезло Ариадне, даже в какой-то момент начала завидовать. Мне всю жизнь так не хватало понимания, я жила как на Луне, увидев такое количество родственного тепла, просто «поплыла».
Ночью в постели, лежа рядом с Ириной, которая уже давно стала спать спиной ко мне, вспоминала чудесную маму Ариадны, вот бы мне такую… Но тут вдруг представила, что после операции мне, например, месяца два надо будет растягивать влагалище. Оно ведь искусственное, само не раскроется, и его тренируют фаллоимитаторами. Так что, мамочка будет помогать?!
А в сексе? Тут еще сложнее; надо найти партнера, суметь подстроиться под него. Опять мамашу звать на помощь? Дичь! Бред! Только оставшись одна, сможешь решить свои проблемы и научиться жить сама с собой. Лучше уж не делать операцию, чем проходить такую серьезную процедуру с мамой!… Нет, моя жизнь не так уж плоха. До сих пор я переживала, что нас не принимают родители, что мы остаемся одинокими. Но сейчас выяснилось, что любящая мать порой может только мешать.
* * *
Сегодня в психушке обвешивали электродами. Под конец процедуры пришли заведующая отделением, похожая на сотрудницу гестапо, и начальник медчасти, явно бывший военный. Они смотрели на меня как на сбежавшего пациента, ведь всю свою жизнь они здесь таких, как я, лечили. И лишь совсем недавно им «сообщили», что мы никакие не психи. Но, как говорится, «поздняк метаться». Перестроиться они так и не смогли.
Я даже с удовольствием подумала, что, вероятно, они сейчас чувствуют себя ущемленными. Где-то читала, что наших психиатров не принимали врачи всего мира по той причине, что в больницы у нас попадали люди лишь за «неправильные» политические взгляды. И врачи против всякой медицинской этики подписывали им медицинские заключения о безумии. Потому мировое сообщество ученых игнорировало русских спецов. Ни научных публикаций, ни приглашений на конференции — ничего. Так прошла жизнь, и вот на тебе — приходится возиться с такими, как я. Да еще уважать меня, ведь обследование платное. На их лицах читалась вся история психиатрии КПССного периода. Ну и как с ними быть? Начальник медчасти уткнулся в мои документы. Реальный женофоб. Пошел в атаку, как военный:
— Представьте, вы понимаете, вы сделаете операцию, а у вас, может, вообще всякие желания пропадут.
— Если пропадут желания, то одна проблема в любом случае уйдет. Это тоже выход, — спокойно, но твердо буркнула я.
Он уставился на меня, раскрыв рот, но тут же спохватился. Подписал какую-то бумажку и вышел прочь, хлопнув дверью.
Щель оправдывает средства.
Только услышав, что меня признали женщиной, я поняла, как сильно устала. Даже на радость сил нашлось мало, тем более что торжество момента омрачалось тем, что не все доктора согласились с тем, что смена пола необходима. Их вердикт гласил, что я хорошо адаптирована в мужском теле и потому нет острой нужды в переменах. Но большинство голосов все же за меня.
Второе жуткое разочарование состояло в том, что пока дали разрешение не на саму операцию, а на смену паспорта. Один или два года я должна пожить с новым паспортом, который дает мне право одеваться как женщина. Точнее, даже обязывает. Если не надоест, то желанная процедура наступит.
ЖДАТЬ — НЕВЫНОСИМО!
И все равно радость захлестывает, как алкоголь.
Сегодня решилась и рассказала все маме. Она выслушала спокойно, а потом вдруг сказала: «Бедная ты моя девочка!»
Я разрыдалась, она тоже. Рассказывать о таких сентиментальных сценах сложно.
* * *
Поехали с мамой на рынок за женской одеждой. Одна так и не решилась, а Ирка не поехала. Мы ходили по рынку вдоль рядов. Продавцы, видя меня, тут же кричали, какие у них «замэчатэльны мужски штаны», меня просто воротит, так и вцепилась бы какому-нибудь Джавдету в рожу. Кретины. Ощущение, что бьют по самому больному месту. Хорошо, мама рядом. Она помогала спрашивать женские шмотки. Мы обе притворялись, что ищем вещи для моей жены в подарок на день рождения. Только я все прикидываю на себя, потому как мы с женой одного размера и роста.
— Блузочка замечательная, покажите, — говорила мама.
Нам подали какую-то жуть, пригодную для завуча средней школы.
— Ты с ума сошла, что у тебя за вкус старушечий!
Я оттаскивала ее от прилавка и тащила к тому, что
нравилось мне. Она шепотом ругалась: «Ты уже не девочка! С ума сошла, кто ходит в мини-юбке в сорок лет?!»
— Кто хочет, тот и ходит! Кому какое дело? У меня ноги красивые!
— Откуда ты знаешь? — Она бросила взгляд на мои ноги и поняла, что ляпнула глупость.
Я всегда перед ней была в брюках, и вообще, о красоте моих ног она никогда не задумывалась.
Странный разговор.
Мы сошлись на сарафанчике, летнем пиджаке, паре более-менее сносных блузочек. В следующий раз надо идти без мамы!
Дома все перемерила. Ирка сидела с потемневшим лицом, словно в доме покойник. Смотреть на нее невыносимо, учитывая, что своих проблем до кучи, она добавляет. Я не была с ней эгоистична, почему она не хочет меня понять?! Сообщила, что собираюсь идти фотографироваться на новый паспорт. Разумеется, в женском образе. Она пожала плечами. Устраивать истерики, узнав, что я женщина, она уже не решалась
Вот и хорошо. Я достала косметичку, купленную вчера. Моя первая собственная косметика. Обалдеть можно. Села за туалетный столик. Ирка, которая впервые видела, что собираюсь краситься, кажется, испытала шок, но не ушла. Я наносила макияж под ее пристальным взглядом. Каждый мазок краски под наблюдением жены, словно лопата земли, брошенная в могилу нашей семейной жизни. Чем больше крема — тем больше земли и глубже яма, в которой похоронен ее муж. Все больше и больше скрываются под слоем макияжа годы супружеского «счастья». Если меня вначале смущало ее присутствие, то, в конце концов, я стала получать садистское удовольствие. Вот так! Распустила волосы — хорошо, что отросли. Надела платье и туфли.
— Пожалуйста, я прошу только об одном. Не попадайся на глаза соседям, — выдавила Ирка.
— Хорошо. Но ты считаешь, меня узнают?
Она не ответила, молча ушла в ванную и больше оттуда не выходила.
…А для меня время застыло. Наверное, именно так чувствует себя человек в состоянии наркотического опьянения. Медленно и плавно, «полулетя-полуплывя», я растворилась в темноте подъезда. Спешить не хотелось. Чихала я на соседей, даже забавно сейчас встретить кого-то и посмотреть на реакцию. Я женщина! Настоящая женщина… с паспортом!
Но ни одна дверь не хлопнула. В полном одиночестве, отсчитывая ступени, спустилась вниз. Сквозь щели входной двери пробивался яркий солнечный свет моей новой жизни. Женское сердце колотилось как ненормальное, будто хотело вырваться из мужской пока еще оболочки. Что если… что если выйду сейчас на улицу… и все? Мозг нарисовал картину: мужское тело в платье, некрасиво и неестественно валяющееся в луже крови под ярким праздничным солнцем. К черту! Ничего не будет. У нас пока не убивают среди бела дня на оживленных улицах. Распахнула дверь, испытывая новые ощущения, как будто в детстве, — среди жаркого дня входишь в ледяную воду… И ступила на тротуар…
Через несколько шагов поняла, что ощущения не очень приятные, что-то мешало под ногами. Посмотрела вниз — конечно, асфальт неровный, весь в мелких камешках, подошвы женских туфелек почему-то делают гораздо тоньше, чем для ботинок, и ноги чувствуют каждую неровность. Придется теперь к этому привыкать, как, наверное, и ко многому другому. Но интересно, почему я не замечала этого неудобства раньше, ведь выходила же на улицу в туфельках? Или же тогда замечать детали мне мешал страх?! Как преступник, который убегает от преследования, может не чувствовать, что бежит босиком по стеклу. А я всю жизнь — босиком по стеклу…
Поймала себя на том, что ловлю взгляды прохожих. Как они меня оценивают, рассматривают или нет? Агрессивные или восхищенные? Но прохожие шли равнодушно. Каждый смотрел сквозь меня, думая о своих проблемах. Времена такие, что каждый занят только собственным выживанием…
