В эту ночь я успел еще дважды овладеть им, покрыть поцелуями и ласками каждую пядь его великолепного тела и самому почувствовать его губы везде, где моя кожа пылала желанием. Рот его был не только нежным и податливым, он был еще и опытным. Мой эльф ласкал меня так умело и неторопливо, что я не сдержался и закричал во весь голос, когда он губами и языком принес мне долгожданное облегчение. Мои слуги, спавшие во соседней комнате, проснулись и принялись стучаться в мою дверь, пока я слабым голосом не отослал их обратно.
Перед рассветом он встал и начал одеваться. За открытым окном небо чуть заметно посветлело, и я уже различал силуэт моего любовника, видел, как двигаются его изящные руки, как он встряхивает длинными волосами. Я встал с постели, обнял его и поцеловал долгим поцелуем, полным надежды и мольбы.
— Ты придешь еще? — спросил я.
— Завтра, когда стемнеет, — ответил он, возвращая мне поцелуй.
Он взял мою ладонь и вложил в нее что-то тяжелое и круглое, покрытое крупными знаками. Мой покойный отец был купцом, так что я мгновенно узнал нуменорскую золотую монету. Когда-то на нее можно было купить породистого скакуна, а сейчас ее ценность наверняка еще возросла.
— Я не беру платы за любовь, — немного обиженно сказал я.
Он рассмеялся тихонько:
— Это не за любовь, а за молчание.
— Мне не нужны деньги. А если даже и были нужны, я бы не торговал своей честью.
— Прости, — шепнул он. — Прими это как подарок от безымянного незнакомца.
Он высвободился из моих рук и выскользнул в окно. На одно мгновение его фигура обрисовалась на фоне светлеющего неба, а потом он просто растаял в утреннем сумраке.
Я бросился на постель, все еще хранящую почти неуловимый запах его тела, какой-то слабый лесной аромат. Больше он ничего не оставил в моей комнате, ни одной забытой вещицы, ни даже оброненного волоска. День прошел в томительном ожидании, я только заглянул в ювелирную лавку и попросил пробить дырку в моем подарке, чтобы повесить его на шею. Длиннее и утомительнее заката, чем в этот день, я не знал. Кусая губы в нетерпении, я смотрел в окно на солнце, укатывающееся за горизонт медленно, как черепаха. Но когда погас его последний луч, и землю объяли сумерки, мой эльф вдруг оказался в моих объятиях, раньше чем я осознал момент его появления.
Я был охвачен страстью и возбужден еще сильнее, чем прежде, так возбужден, что даже не смог дойти до кровати и взял его прямо на столике у окна. Мой эльф, без сомнения, любил такие неистовые соития, потому что стоны его, приглушенные прижатой ко рту ладонью, не прекращались, пока я вонзался в его плоть с такой силой и яростью, каких я не знал со времен моей молодости. И снова мы наслаждались друг другом до утра, и снова он ушел перед рассветом.
Мы провели вместе семь ночей, которые я запомню до конца жизни. Я узнал его тело от кончиков пальцев до кончиков ресниц, но так никогда не увидел даже пряди его волос, даже края его одежды при свете. Он расплетал волосы перед приходом ко мне, снимал с себя все украшения, чтобы его нельзя было узнать. Он был очень осторожен и предусмотрителен, мой эльф. Ни разу он не замешкался и не дал даже проблеску зари застать его в моей комнате. И ни на один мой вопрос он не ответил, даже когда я спрашивал, хорошо ли ему. В ответ я получал лишь тихий смешок, довольное мурлыканье, поцелуй или просто таинственное молчание. Он с удовольствием слушал мои рассказы, но не задавал вопросов. Мой эльф вообще говорил редко, и я слышал его голос только во время любовных игр, когда он стонал или вскрикивал от наслаждения. Он не называл меня по имени — может быть, желая уравнять нас, ведь своего имени он тоже не называл; или так он пытался подчеркнуть непрочность и кратковременность нашей связи. Он никогда меня не просил, предпочитая мне подчиняться. Должно быть, ему нравилось чувствовать над собой чужую власть, снимать с себя самого ответственность, позволяя другому принимать решения. Я не спрашивал его об этом, чтобы ненароком не причинить ему боль, не пробудить в нем стыд и чувство вины. Ведь обычаи лесного народа не приветствуют такие отношения, иначе он не стал бы так оберегать свою тайну. Только в последний день я сказал ему:
— Может быть, ты хочешь поехать со мной? На моей родине мы открыто сможем быть вместе, и никто нас не осудит.
Мой эльф долго молчал, и я подумал, что мой вопрос, как всегда, останется без ответа. Но он все-таки заговорил:
— Между нами нет любви, только влечение тела.
— Любовь может появиться, — сказал я, просто чтобы что-то сказать.
На самом деле я знал это сразу — мы не подходим друг другу. Я был не тот, кто ему нужен, и во мне не было той силы и темперамента, которых он искал. К тому же, он эльф, бессмертный, а я давно уже перевалил за третий десяток, еще немного — и дни мои начнут клониться к закату. Но я не простил бы себе, если бы не задал этот вопрос.
— Мы не будем счастливы вместе.
Голос его был нежен, в нем не было печали. Я тоже не был слишком опечален. В конце концов, я и так получил больше, чем когда-либо мог мечтать. Прощание наше было горячим и долгим, полным жарких ласк и невысказанной благодарности друг другу. И он ушел, вернулся в свой волшебный лес, а я погрузился на корабль вместе со своими слугами, лошадьми и припасами и отплыл по реке Кельдуин на юго-запад, в сторону мифического Дорвиниона и моря Рун.
Мой прекрасный эльф так никогда и не узнал, что я раскрыл его тайну. Его выдала серьга в ухе, по ней я запомнил его в Лихолесье. У нас в Хараде мужчины нередко носят серьги в ушах или в носу, а здесь, на Севере, подобные украшения совсем не распространены. Поэтому я не мог не обратить внимания на стройного молчаливого эльфа, одного из тех, что встретили меня на границе Лихолесья, который носил в правом ухе сережку с голубым камнем, так подходящим к цвету его глаз. Я запомнил его легкую поступь, его сильные изящные руки, держащие лук, нежные черты лица, улыбчивые губы, разлет тонких бровей, золотые волосы, заплетенные в косы. Наверное, если бы мне предложили выбирать, я не смог бы выбрать никого другого.
Он снимал сережку перед тем, как прийти ко мне. Но он не учел, что пробитая мочка всегда чувствуется на ощупь. Так что уже в первую ночь я знал, кто он. И знал даже его имя, потому что при мне его окликали несколько раз. Но от Джарида Аль-Хайди никто и никогда не услышит ни единого слова о его приключении в Эсгароте. Я просто лелею в душе воспоминания о загадочном ночном госте, и его образ согревает мне сердце в дни одиночества и невзгод.
Мой эльф. Мой Гилморн.
October 28–29, 2002 © Tiamat
Ночи Лихолесья
Демон из его грез
Его руки привязаны над головой к спинке кровати, он лежит на спине, полностью обнаженный, как в день своего появления на свет, колени раскинуты в стороны, под бедра подсунута подушка. «Так ты выглядишь лучше всего, эльф. Твое место — в моей постели, это все, на что ты пригоден», — господин говорит грубо, презрительно, и он чувствует, как щеки горят от стыда и унижения. И от возбуждения тоже. Его возбуждает собственная нагота, собственная бесстыдная поза, взгляд господина, полный откровенного желания, касания его длинных пальцев, его широкой ладони. Человек наваливается на него, вдавливая его своим телом в матрас, стискивая коленями его бедра, не давая ему пошевелиться. Он запрокидывает эльфу голову, жадно впивается в губы и не отпускает до тех пор, пока эльф не начинает задыхаться. Кажется, что его руки повсюду, они без устали ласкают беспомощное, распростертое тело — нагло, властно, уверенно. Сейчас человек действительно его господин, в его воле причинять боль и дарить наслаждение.
«Не смей закрывать глаза. Смотри на меня, мой сладкий. Я хочу видеть, как тебе это нравится!»
Запястья эльфа так туго стянуты тонкими кожаными ремешками, что они впиваются в нежную кожу при каждом рывке. Но он не может заставить себя лежать неподвижно, он дергается и рвется в путах, извивается, кусая губы. И стонет, стонет беспрерывно. Пальцы человека пробегают по его напряженной плоти, по тому, что ниже, проникают между ягодиц, и каждое касание обжигает, как огонь. Другая рука поднимается по животу к груди, начинает небрежно пощипывать сосок, и эльф со стоном выгибается дугой, откидывая голову и закатывая глаза. И в тот момент, когда ладонь господина обхватывает его член, горячий язык пробегает по груди эльфа, оставляя влажный след. Все тело эльфа сводит болезненная сладкая судорога. Он больше не может стонать, потому что горло перехватило, он больше не может издать ни звука, и только частые короткие вздохи вырываются из его полуоткрытого рта. А человеку все мало, и вот он крепче стискивает мужское достоинство эльфа, напоминая, кто хозяин его наслаждения.
Эльф чувствует, как большой и твердый член касается его ягодиц. Бессознательно он подается вперед, стремясь впустить его в себя, чтобы хоть как-то притушить огонь, разгорающийся в его чреслах. Но человек дразнит его, мучает по-прежнему, то упираясь членом в тесное отверстие между ног эльфа, то снова отодвигаясь. А руки его все так же неутомимо поглаживают нежную кожу, всюду, где он может дотянуться, дыхание обжигает грудь эльфа, и вдруг он прихватывает зубами его сосок, ласкает его языком, играет с ним губами, как с бусинкой, и эльф почти теряет сознание от острого, страстного желания.
