— А с тобой старший брат поступал так же? — спросил он вкрадчиво.
Амрис опустил глаза и залился краской: красноречивый ответ, не представляющий никакого труда для истолкования.
— Н-ну… н-нет… то есть… — промямлил он.
Гилморн сжал его руку — сильно, до боли.
— Не лги мне, я этого не люблю.
Вид у Амриса был самый разнесчастный.
— Не сейчас, Энне… давай потом поговорим…
— Я хочу знать, Амрис.
— Пожалуйста, не заставляй меня.
«Глупенький, да ты просто жаждешь, чтобы я тебя заставил!» — подумал Гилморн, а вслух сказал:
— Мне и так все ясно. Я просто хочу знать подробности. И ты мне расскажешь.
Он раздвинул Амрису ноги коленом и устроился между ними. Штаны его все еще были расстегнуты, а на Амрисе вообще не было ничего, кроме наброшенной на плечи рубашки. Он вытянулся на траве, прижимаясь к Гилморну, просительно заглянул в глаза.
— Я не могу… ну что ты, Энне…
— Это ведь он сделал тебе татуировку, правда? — рука эльфа стиснула ягодицу юноши.
В лице Амриса отобразился испуг:
— Валар всемогущие, ты что, мысли читаешь?
— Только те, которые хотят быть прочитанными. И я знаю, что ты сгораешь от желания все мне рассказать.
— Ах, Энне… вдруг ты придешь в ужас… я был тогда маленький и глупый, пятнадцать всего… нет, не могу… и не проси… ах… — он вскрикнул, когда Гилморн нежно куснул его за ухо:
— Придется, лапочка, придется. Не ломайся, а то не получишь кое-что вот сюда, — и пощекотал этим кое-чем Амриса в промежности.
— Хорошо, я расскажу, — сдавшись, покорно сказал юноша, подставляя губы под поцелуй Гилморна, — но сначала… — он обхватил его коленями, приподнимая зад, — ну давай, Энне, миленький… не томи… иди сюда… вот так… дааа…
Еще несколько дней Амрис увиливал от обещанного рассказа. Гилморн его не торопил, прекрасно зная, что юноша и так у него в руках. Кроме того, предвкушение события эльфы ценили не меньше самого события. Они по-прежнему предавались любовным утехам — на полянке в лесу, в подвернувшемся стогу сена, на бережку уединенной заводи, и пару раз еще деревенские мальчишки, отчаянно стреляя глазками, сами вызывались постелить гостям на сеновале или отвести к пруду. Теперь Гилморн относился к ним проще, к этим горячим похотливым зверькам, и с наслаждением принимал ласку бесстыдных юных ртов и тугих мальчишеских задочков. Все было позволено — и купаться голышом, отведя Амрису глаза особым умением (которым лесные эльфы владели в совершенстве), чтобы он не увидел татуировку на спине у Гилморна, и валять его в высокой траве, доводя до изнеможения, и зажимать в уголке под лестницей в замке, затыкая протестующий рот своими губами… и в ночной тиши проскальзывать в спальню Найры, и ласкать ее до рассвета, до сладких воплей в подушку (лишь бы никто не услышал), до судорог, до экстаза, до безумия, до звезд перед глазами, до трепетной нежности, до мокрых от пота простыней, и приносить ей багряные розы из самого дальнего уголка сада, сплошь заросшего колючими кустами, и белоснежные лилии из пруда, и яблоко с макушки старой яблони, куда только лесной эльф может влезть, без труда балансируя на самых тонких ветках… и петь им обоим эльфийские песни, и читать стихи, и говорить о любви так, что каждый из них принимал это на свой счет.
Однажды вечером, после пары бокалов вина и многозначительных взглядов Гилморна, у Амриса наконец развязался язык.
— Я был тогда маленький и глупый, пятнадцать всего. Вернее, должно было исполниться пятнадцать в середине лета. И я решил, что обязательно к этому дню должен лишиться невинности. У меня был друг по имени Талли, сын мельника, мой ровесник, так он все надо мной подшучивал, что я еще никогда и ни с кем. У него самого был любовник из деревенских, знаешь, не просто так, а постоянный. Я подозревал, что это молодой кузнец, но не знал точно. Весь май он по ночам к Талли бегал, они уходили в луга и тискались там в высокой траве. Талли важничал страшно, иметь поклонника считалось высшим шиком, а кузнец ему еще то браслетик подарит, то денежку серебряную, а один раз щенка принес, настоящую лайку, Талли ее на кроликов и куропаток натаскивал. Деньги он отцу отдавал, и тот на него рукой махнул, работать не заставлял, и мы целый день с ним по лесу шлялись или к реке, рыбу удили, купались и болтали. Я ему романы пересказывал из отцовой библиотеки, а Талли мне рассказывал про кузнеца, под большим секретом. Говорю же, я был маленький и глупый, даже не обращал внимания, как он половину привирает в духе тех же самых романов, — Амрис тихонько засмеялся. — Но где уж на такие вещи внимание обращать, когда в ушах шумит, член стоит, губы немеют, а Талли шепчет эротично: «А потом он мне положил руку вот сюда и говорит на ушко…» Кузнец его все уговаривал попробовать «по-настоящему», и наконец Талли ему отдался. Потом жмурился и тянул: «Ой, мне так понрааавилось… сначала немножко больно, а потом так слааадко…» Врал, конечно, с первого раза никогда хорошо не бывает… но я тогда этого не знал и завидовал до темноты в глазах… мне тоже хотелось, с мужчиной, большим, сильным, чтобы он со мной все то же самое делал. Но я не знал, с кем. Не с крестьянами же из поместья! По-хорошему мне и общаться с ними вот так запросто не полагалось. Остались бы мои мечты мечтами, если бы не Талли.
— Он тебя трахнул или свел с кем-нибудь? — промурлыкал Гилморн на ухо Амрису, и тот немедленно затрепетал от его тона и горячего дыхания, застонал, прижался к нему ягодицами. Гилморн шлепнул его по заду. — И не надейся. Пока все не расскажешь. Ну, лапочка, я жду.
Амрис покорно продолжил, поминутно облизывая губы.
— Как-то речь зашла о моем брате, и Талли вдруг сказал: «А лорду Амрану я был дал…» Я вскинулся: «С ума сошел, он таким не занимается». «Ой ли?» — Талли сощурился. «Думаешь, зачем он в город ездит, только в карты играть? Говорят, там в любой таверне можно мальчика снять на ночь. А еще говорят, что лорд Амран в юности сбежал из дома со своим учителем, насилу его обратно вернули». И тут меня как озарило, я и учителя этого вспомнил — а было мне тогда лет пять или шесть… а еще вспомнил вдруг, как видел их вместе на лестнице, еще подумал тогда, что они борются… вспомнил, и мне стало жарко. С тех пор греховные мысли о собственном брате меня не оставляли. Ах, Энне, видел бы ты моего брата, он высокий, сильный… черные волосы чуть не до пояса… и глаза такие, что кажется, он одним взглядом душу вынимает… — жарко зашептал Амрис, и Гилморн прикусил язык, чтобы не ляпнуть: «Я знаю».
То, что случилось дальше, было вполне предсказуемо. Наивный, нежный, балованный няньками и опекаемый отцом, мальчик влюбился в своего брата до беспамятства, мечтал о нем днем и ночью, краснел, бледнел, худел, вздыхал…
— Я даже жалел тогда, что девочкой не родился. Говорю же, маленький был и глупый. Мальчиком быть куда интереснее. Энне… Потрогай меня… да, вот здесь… сожми… ах… что же ты со мной делаешь, Энне…
— Ты имеешь в виду вообще или в данный момент? — осведомился Гилморн невозмутимо, не прерывая своих манипуляций. — Когда расскажешь все до конца, я сделаю то же самое языком.
Амрис выгнулся, хватая ртом воздух.
— Ты не эльф, ты… ты демон какой-то! У кого ты этому научился?
Гилморн усмехнулся. «Знал бы ты, лапочка, у кого!»
— Тебе же нравится. Ну давай, поведай мне, как ты совратил собственного брата, порочный мальчишка.
— Я сначала вел себя, как девицы в романах — кидал на него взгляды, вздыхал, везде ему попадался навстречу… А он, свинья такая, делал вид, что ничего не замечает. Даже когда он мне прием какой-то показывал, фехтовальный, и мы вдруг близко-близко друг к другу оказались, я глаза закрыл, думал, он меня сейчас поцелует, просто не может не поцеловать, он меня чуть ли не обнимал в тот момент… И ничего! Я всю ночь ревел. На следующий день пришел к нему в библиотеку, он там бумаги разбирал (отец как раз был в отъезде, при нем я бы не посмел), и признался во всем. Такого ему наговорил, как с цепи сорвался! Кричал, что утоплюсь, что отцу пожалуюсь, что опою его приворотным зельем. «Ты меня вообще никогда не любил и за брата не считал, думаешь, я не знаю? Чем я хуже твоих продажных мальчишек из города?» Он посмотрел на меня: «Ты не в моем вкусе, братец» — и засмеялся. Тут я не выдержал и влепил ему пощечину. То есть не успел, конечно, даже понять не успел, что произошло, а Амран мне уже руку за спину завернул и к столу прижал. «Сейчас ты у меня узнаешь, что такое мужская любовь, быстро охота пройдет!» И так мне засадил, что я скулил, как щенок, плакал и рот себе зажимал, чтобы не орать в голос. Ох, Энне, знаешь, как больно, когда тебя берут без смазки, без подготовки, да еще так грубо… а у Амрана, ну… такой большой… — Амрис залился краской, опустив ресницы, и Гилморн снова прикусил язык, чтобы не ляпнуть: «Я знаю».
— Как у меня все болело потом… я полночи уснуть не мог, то плакал, то тряпочку холодную прикладывал… а потом запах его вспоминал… и руки сильные… и как он меня в стол вбивал, а сам по заду поглаживал, по спине, по животу, как дышал у меня над ухом… Я еще сильнее его хотел, представляешь? Ноги сами меня принесли в библиотеку. Он сидел в кресле, читал… я молча перед ним на колени встал, стыдно было так, что глаз поднять не мог. Думаю, пусть хоть еще десять раз изнасилует, только бы с ним вместе быть… знать, что в этот момент я для него что-то значу. Если бы он послал меня тогда, я бы пошел и утопился, Эру клянусь. Но ему, видно, по нраву пришлась моя покорность. Он расстегнул штаны и сказал, знаешь, так грубовато-нежно: «А ну-ка подставляй губки, братец. Посмотрим, что ты умеешь». Я тогда совсем ничего не умел, но оказалось, что учиться этому куда проще, чем грамоте.
