— Это следует рассматривать как отказ? — невозмутимо сказал человек. — Значит, ты выбираешь игру «раб и господин»?
— Да! Ты палач, насильник, делай со мной что тебе угодно, но ты никогда не заставишь меня полюбить свои кандалы и повиноваться тебе с охотой и желанием!
— Пусть будет так, эльф. Ты получишь то, что хочешь, — сказал Норт все так же невозмутимо.
И оттолкнув от себя Гилморна, он занес руку и с силой хлестнул его раскрытой ладонью по щеке, которая сразу же запылала от боли.
— Я буду обращаться с тобой, как со строптивым рабом, — он ударил его еще раз, левой рукой по другой щеке. — И если тебе каждый раз требуется подтверждение моей власти над тобой, ты это получишь, — Норт снова дал ему пощечину, настолько сильную, что Гилморн покачнулся, еле слышно охнув.
Следующий удар наотмашь по лицу поверг эльфа на колени. Прижав руки к груди и весь дрожа, он склонил голову и зажмурился.
Еще одна тяжелая пощечина, и Норт схватил его за плечи и швырнул навзничь на кровать. Через мгновение он, уже обнаженный, был сверху, накрыв его своим большим сильным телом, жарким, как печка.
— Назови меня «господин» и скажи, что ты готов подчиняться мне, что ты будешь послушен моей воле, — произнес он. Его голос был как стальной клинок в бархатных ножнах, под внешней мягкостью — властность, привычка повелевать и встречать беспрекословное повиновение.
— Я буду послушен твоей воле, господин, — выдохнул Гилморн.
И немедленно губы Норта были прижаты к его губам, и язык его ворвался в рот эльфа, завоевывая, доминируя, заглушая его слабые стоны. Не было сомнений в том, что именно завело человека так сильно — выражение покорности на лице эльфа, его слова, его готовность склониться перед грубой силой.
Теперь все тело Гилморна горело, будто пламя, сжигающее человека, передалось и ему. От ритмичных движений — языка в его рту, восставшей плоти смертного, вжимающейся в его пах, ладоней на его плечах — у эльфа начала кружиться голова. Объятие казалось бесконечным. Время остановилось.
Поцелуй прервался, оставив Гилморна задыхающимся, с онемевшими и распухшими губами. Кровь бросилась ему в лицо, когда он понял, что бессознательно раздвинул ноги и согнул их в коленях, словно для того, чтобы человек крепче прижал свои бедра к нему.
Норт привстал, дотянулся до столика возле кровати и, взяв оттуда флакон с ароматическим маслом, смазал свои пальцы.
— Расслабься и не сопротивляйся мне, Гилморн. Не превращай это в изнасилование, — сказал человек, перед тем как его влажный палец скользнул в отверстие в теле эльфа и начал двигаться туда-сюда.
В первый момент эльф застыл, а потом попытался упереться Норту коленями в грудь и вырваться.
— Ты хочешь, чтобы я тебя предварительно связал и отстегал плетью? Если нет, то лежи смирно! — голос человека был резким, как удар кнута.
Он навалился на Гилморна, продолжая свои манипуляции. Второй палец присоединился к первому. Норт разводил их слегка и поворачивал, растягивая нежную плоть эльфа. Он смотрел на Гилморна в упор, не отводя глаз от его лица, не желая упустить ничего из того, что на нем отражалось. Эльф отвечал ему напряженным, испуганным взглядом, голубые глаза его потемнели, губы подрагивали и кривились, дыхание было быстрым и прерывистым.
Гримаса боли исказила его лицо, когда смазанный маслом член Норта раздвинул тугое кольцо мускулов между ягодицами эльфа и начал свое неумолимое движение внутрь. Гилморн сунул в рот пальцы и прикусил их, тяжелые вздохи рвались через его стиснутые зубы. Войдя в него целиком, Норт остановился, милосердно давая эльфу возможность привыкнуть к боли, справиться с ней. Он чуть-чуть менял положение, внимательно следя за реакцией Гилморна, успокаивающе поглаживая его ноги, бедра, ягодицы, все, до чего мог дотянуться. «Неужели он может быть нежным?» — эта мысль вдруг вызвала в Гилморне странное ощущение, как будто внутри него начала сворачиваться стальная пружина, и центром ее была жаркая плоть, пронзающая его трепещущее тело.
Норт начал двигаться, очень медленно сначала, и эльф все еще чувствовал боль, тупую, ноющую… исчезающую… А потом… потом человек над ним увидел в широко распахнутых глазах Гилморна удивление, оттого, что боль растворилась в нарастающей волне возбуждения, которое сам эльф еще не научился распознавать. Когда Норт перешел на более жесткий, быстрый темп, эльф непроизвольно застонал в голос, выгибая спину и откидывая голову. Теперь человек трахал его по-настоящему, сильно и резко ударяя бедрами по его ягодицам, проникая с каждым разом все глубже и задевая такие места, которые посылали по всему телу эльфа волны дрожи и острого, отчаянного желания, чтобы это продолжалось дальше. Чтобы Норт не останавливался… чтобы он только не останавливался…
Рука человека ласкающим движением коснулась его паха, и плоть эльфа восстала, как будто только и дожидалась прикосновения этой гладкой, широкой ладони с длинными сильными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. Это было невероятно, невозможно, и Гилморн издал жалобный крик, чувствуя, как последние остатки его гордости сгорают в огне телесного желания, когда кольцо сжатых пальцев на его члене задвигалось вверх-вниз. А потом просто не осталось ничего, кроме сладкой дрожи, бурлящей крови, бешеного сердцебиения в унисон, ощущения соприкасающейся, трущейся друг о друга плоти… Эльфу казалось, что он растворяется, уплывает куда-то, что все вокруг рушится и исчезает, и пружина внутри него, наконец, закрутилась до конца и тут же развернулась, заставив конвульсивно содрогаться все его тело, от макушки до пят, и перед его глазами вспыхнуло ослепляющее солнце, и внизу живота все будто взорвалось. Вместе с семенем из него выплеснулся отчаянный крик, глаза его закатились, и Гилморн провалился в темноту, а последней мыслью его было: «Эру благословенный, неужели смерть так сладка…»
Когда эльф очнулся, он лежал в объятиях Норта, прижавшись головой к его плечу, и человек рассеянно гладил его волосы. У Гилморна не было сил даже пошевелиться.
— Что это было, Норт? — прошептал он хриплым, сорванным голосом, не замечая, что называет его по имени. — Я думал, я умираю…
Прежде чем ответить, человек повернул к себе его лицо и крепко поцеловал эльфа в опухшие искусанные губы.
— От этого еще никто не умирал, — сказал он и усмехнулся. — Это всего лишь оргазм, Гил. Твой первый оргазм.
«Гил…» Его так никогда не называли. У эльфов не в ходу уменьшительные имена. Это прозвучало так трогательно, так щемяще-интимно…
«Я испытал с ним рядом то, что испытывают только на супружеском ложе… Неужели это значит, что я его люблю? Эру, нет, этого не может быть, я не могу об этом думать… Любовь не может быть такой… такой сладострастной, жадной до противоестественных ласк, такой распутной… Как я могу испытывать такое с врагом, с убийцей и мучителем эльфов? Я проклят… я пал… тьма захватила меня…»
Норт снова его поцеловал, еще крепче, требовательней.
— Мне кажется, ты не успел как следует распробовать это, Гил. Мне кажется, мы должны повторить то же самое, только медленнее.
— О нет! — застонал эльф и попытался отодвинуться. — Только не сейчас!
— Вы, эльфы, должны быть так же неутомимы на ложе, как и на поле битвы, — промурлыкал Норт низким, полным страсти голосом, подтаскивая к себе Гилморна. — Иди сюда, мой сладкий эльфенок.
* * *
Тогда он не выпускал Гилморна из постели три дня, не обращая внимания на просьбы и умоляющие взгляды — овладевая им раз за разом или просто руками доводя его до пика наслаждения. Затраханный до изнеможения эльф не мог сопротивляться. Единственный способ, который действовал на Норта расхолаживающе — когда эльф притворялся спящим, бесчувственным, лежал недвижно, так чтобы даже ресница не дрогнула. Только тогда человек с разочарованным ворчанием отпускал его. Но даже это эльфу удавалось провернуть редко, потому что под жгучими поцелуями Норта только труп мог оставаться холодным и неподвижным. С отчаянием эльф чувствовал, как послушно каждый раз тело его пробуждается в ответ на ласки смертного. Он ненавидел себя за это, но ничего не мог сделать.
— Какой же ты горячий… Какой чертовски горячий! — шептал ему Норт восхищенно, покусывая мочку его уха. — Никогда не думал, что эльф может быть таким горячим…
«Если бы я сам думал! Если бы я сам знал, как тонок слой культуры и цивилизации, и какая грязь, какая непристойная мерзость скрывается под ним…»
— Тебе это нравится? Скажи, что тебе это нравится!
Какие моменты выбирал Норт, чтобы задавать этот вопрос! В эти моменты сам Гилморн вряд ли мог произнести что-то членораздельное, и солгать уж тем более не мог, а сказать «да» не позволяла гордость. И он молчал, стискивая зубы, сдерживая рвущиеся с губ стоны наслаждения.
