Кресли Коул - Профессионал

Возможно, стоит по совету Пахана поездить по миру, воплощая свои мечты. С мужчиной рядом…?

Пока мы с Севастьяном переходили от одной поразительной статуи к другой, я старалась незаметно за ним понаблюдать.

Я вспомнила его сосредоточенное выражение лица, когда он мыл мне голову, как сильно ему хотелось сделать всё правильно. Точно также он выглядел и сейчас, будто впечатлить меня являлось для него критически важной задачей.

На самом деле он следил за моей реакцией внимательнее, чем разглядывал саму экспозицию. Так же, как наблюдал за моим лицом — вместо оргии.

— Не интересуешься искусством? — спросила я.

— Я очарован твоей реакцией.

Неотразимый Сибиряк. Когда он говорил что-то подобное, разве я могла на него злиться?

Одним из последних экспонатов первого этажа была "Женщина, укушенная змеёй" — скульптура в натуральную величину женщины, раскинувшейся на цветочном ковре. Её роскошное тело, её округлости были навечно выставлены на всеобщее обозрение.

Но даже несмотря на эту чувственную картину, я чувствовала на себе обжигающий взгляд Севастьяна. Когда я подняла на него глаза, его взгляд потемнел, давая понять, чьи именно округлости он желает созерцать вечно.

Я уже привыкла к этому чувственному взгляду — в постели, в душе, в секс-клубе. Но в музее я ощутила некое волнение. Как тогда в баре, когда я пыталась с ним познакомиться.

Я кокетливо заправила прядь волос за ухо — ээ, могу я тебя угостить? — и пошла дальше. Мы поднялись по лестнице в молчании, задумавшись каждый о своём.

Но на втором этаже я не стала останавливаться у других экспонатов, чтобы воздать им должное, я пошла сразу к "Звёздной ночи". А потом…

Это была она. Прямо передо мной.

— Не могу поверить, что смотрю на неё.

Он молча стоял рядом со мной, позволяя наслаждаться картиной.

Виденные мной копии никогда не передавали замысловатую текстуру оригинала. Отражение фонарей в воде было передано смелыми широкими мазками. Каждая звезда представляла собой слои искусно наложенной краски, создающей на картине ощущение высоты.

Я моргнула, посмотрев на него, совершенно не представляя, сколько прошло времени. Покраснев, я объяснила:

— Это моя любимая работа того времени.

— Почему эта?

— Лодки, свет над водой… эта картина так далека от домашних полей, от всего, что я знала. В Корн Белт я никогда не видела таких оттенков синего. Для меня эти цвета были экзотикой, они манили меня. — Это не говоря уж о том, что я тайно вздыхала над парочкой на переднем плане, которые воочию наблюдали ту ночь.

Севастьян подошёл ещё ближе.

— Когда ты взбудоражена, на твоих щеках появляется ярко-розовый румянец, а на фоне огненно-рыжих волос глаза становятся ещё ярче. — Протянув руку, он намотал на палец кончик локона. — Твои цвета манят меня.

У меня вырвался вздох. Когда этот мужчина был таким, я говорила себе, что сумасшедший секс, обожающие взгляды и искренние комплименты смогут помочь мне продержаться.

До какого момента?

Пока он не будет видеть во мне партнёра, которому можно доверять.

Он отступил.

— И вновь я слишком свободно с тобой говорю. — Теперь его скулы окрасил румянец. — Как только ты рядом, я говорю больше, чем следует.

— Значит, нам нужно проводить друг с другом больше времени. — Я позволила ему увлечь меня в другой зал.

— Или меньше, — сказал он, хоть и очевидно не обрадовавшись такой перспективе.

— Разве плохо, если я узнаю о тебе больше?

— Не думаю, что тебе понравится то, что я открою.

Так в этом причина его скрытности? Он боится меня отпугнуть? Ничем хорошим это не кончится.

Пока я осматривала очередную экспозицию, вспомнила свой первый семестр в Университете. Мы с Джесс только-только подружились, и она стала встречаться с "многообещающим" новым парнем. И как-то раз он ей загадочно сообщил "не думаю, что понравился бы тебе, знай ты меня лучше".

К его ужасу, она быстро его отшила. А мне объяснила:

— Когда мужик говорит тебе что-то подобное, дорогуша, лучше поверь ему на слово.

Мы с Джесс пообещали друг другу, что если мужчина станет говорить о себе в негативном ключе: "я не подхожу тебе", "мне сложно брать на себя обязательства", "я не планирую в ближайшем времени остепениться" — мы обязательно будем к этому прислушиваться.

Севастьян сказал, что он плохой парень. Я думала, он имел в виду свою работу в качестве боевика. Так что же он от меня скрывает?

— Может быть, я бы рассказал о себе ещё, — сказал он, — если бы был больше в тебе уверен.

И эта финишная черта по-прежнему оставалась между нами.

— Тогда мы снова возвращаемся к "Уловке-22". Мне сложно пожертвовать всем, когда о тебе мне почти ничего не известно. Ты выдаёшь информацию по крупице каждые несколько дней. Такими темпами пройдёт лет двадцать, прежде чем я дам своё согласие.

К слову о времени… Мы подошли к окну в огромных часах д'Орсе. В пространстве между римскими цифрами я могла выглянуть наружу и увидеть внизу затуманенную Сену, огни Лувра и сад Тюильри.

Вид этого раскинувшегося пейзажа заставил померкнуть мои разногласия с Севастьяном, уступив место воспоминаниям об отце, который был "Часовщиком". Когда сдвинулась минутная стрелка, я едва смогла сдержать слёзы.

— Как ты справляешься, Севастьян? — мне не нужно было ничего уточнять.

Его лицо превратилось в гранит под давлением.

— Я горюю, как и ты. Я много о нём думаю.

Я взяла Севастьяна за руку.

— Я всё время о нём вспоминаю по самым разным поводам. — Сегодня я думала о его письме, о тех надеждах, которые он на меня возлагал. А до этого я увидела на рекламном щите белых тигров и сразу вспомнила, как мы с ним вместе смеялись. — Расскажи мне о нём что-нибудь?

Севастьян открыл было рот — чтобы, несомненно, отказаться.

— Всего одну историю, — быстро сказала я. — Pozhaluista.

Словно собираясь выступать перед многотысячной толпой, он прочистил горло:

— Когда я был с ним всего несколько месяцев, он взял меня на общую встречу. Сын другого вора в законе сказал, на мой взгляд, что-то оскорбительное про Пахана. Я схлестнулся с парнем постарше — это означало, что мы оба должны были драться в центре заполненного людьми склада. "Ты слишком умён, чтобы принимать удары в голову", сказал мне Пахан, когда мы шли сквозь толпу. — Севастьян нахмурился. — Он всегда говорил, что я умный. Так что я ему сказал, что буду "драться с умом".

Я так чётко могла представить себе эту картину: Пахан, сопровождающий его сквозь толпу бандитов, Севастьян с задранным подбородком, напряженно впитывающий внимание Пахана. Потому что никто раньше не давал ему советов.

— Пока я шёл к импровизированному месту боя, вокруг орали люди, выкрикивая свои ставки. Мне было всего четырнадцать, и… угроза была серьёзной. — Мягко говоря. — Пахан, казалось, очень беспокоился, что меня могут покалечить. Я попросил его не волноваться.

— И что он ответил?

— Он вздохнул и сказал "Лучше привыкай к этому, сынок". Впервые тогда он назвал меня сыном. И что-то щёлкнуло в моей голове, я понял, наконец, что с ним у меня будет постоянный дом.

Может быть, на протяжении нескольких месяцев он боялся, что ему придётся вернуться на улицу? Покинуть Берёзку? Ох, Севастьян.

— И после этого я был сосредоточен на победе, чтобы заставить его мной гордиться.

— Ты победил?

— От моего поверженного противника меня оттаскивали втроём.

В четырнадцать лет.

— Пахан позволил тебе продолжать драться?

— Я убедил его, что буду делать это безо всякой причины — или же ради денег и уважения. Ему оставалось только согласиться.

— Ты не учился в школе?

— Я учился у него, — ответил Севастьян само собой разумеющимся тоном. Пунктика по поводу образования у него не было; неудивительно, что Филипп солгал. Было совершенно ясно, что Севастьян был уверен в своих знаниях и способностях. Также было ясно, что Пахан эту уверенность всячески поддерживал.

— Еженедельно он покупал мне книги. По математике, экономической теории, философии, русской литературе. И истории, — продолжал Севастьян. — Он никогда не говорил, что я должен их читать, но наградой являлась возможность обсудить с ним эти книги, обычно, когда он возился с этими проклятыми часами.

Эта несомненная привязанность Севастьяна вновь увлажнила мои глаза.

— Спасибо, что рассказал мне об этом. — Он, наконец, хоть в чём-то приоткрылся! Всякий раз, видя эти проблески его настоящего, я чуть больше в него влюблялась.

Он приподнял брови.

— Думаю, это самая длинная история, какую я когда-либо рассказывал.

Я не могла понять, шутит ли он или говорит серьёзно.

В этот момент облака расступились, открыв луну. Её свет пролился над рекой, подсветив цифры на часах, отчего они засияли.