В этот самый момент он увидел Мариам, спускавшуюся из дома к служанке, принесшей в миниатюрном кувшине ароматическое масло. Когда Мариам забрала кувшин и стала подниматься с маслом назад в комнаты, Иуда подскочил к ней, преграждая путь.
— Ты чего, Фома?
— Это ладанное масло?
— Нет, это розовое. А что? — поинтересовалась Мариам.
— Куда ты несёшь его? Для чего? — испуганно проговорил он. — Не время ещё! — возмутился Иуда.
— Позволь мне пройти, Фома. Да что с тобой?
Но Иуда не пропускал Мариам, подозревая, что учитель и её посвятил в чудовищную тайну. Но Мариам казалась спокойной и даже радостной. Нет, подумал Иуда, наверное, она не знает, что задумал равви Габриэль.
— Запретишь ли мне умастить волосы учителю твоему, Фома?
— О, нет! Нет, конечно, — тут же успокоился Иуда и отступил на шаг, пропуская Мариам. — Ты сотворишь помазание или просто используешь своё ремесло, чтобы доставить ему удовольствие?! — испуганно спросил он. — Знаешь ли обычай помазания?
— Знаю, Фома. Не тревожься. Я всего лишь умащу ему волосы. И это не ладан, не мирро, а роза. Хочешь, я и тебе сделаю причёску?
— Нет, благодарю, Мариам. Скажи, а равви говорил ли тебе, что собирается далеко?
Мариам сразу изменилась в лице и подозрительно заглянула в глаза молодого человека.
— О чём это ты, друг? Ты что-то знаешь такое, чего не знаю я?
— Нет, просто мне тревожно. Учитель молчит уже который день.
— Я тоже заметила. Ты не знаешь причину этого?
Иуда неопределённо пожал плечами, не имея права говорить Мариам то, что не посмел сказать сам учитель.
— Он печален, будто прощается с нами или предчувствует беду, — только и сказал он.
— Да, и Луна на небосводе почернела…
— Дурной знак для женщины, — заметил Иуда.
— Но Габриэль говорит, чтобы мы не верили в эти знаки. О чём вы с ним только что спорили так жарко? Ты был печален. Куда он тебя посылал?
— О, Господи… — в отчаянии простонал Иуда. — Не допытывайся у меня, женщина. Если он сочтёт нужным, он скажет тебе сам. Я не вправе говорить.
— Он открылся тебе, Фома? — заглянула она пытливо в глаза ученика, догадавшись, что учитель посвятил этого человека в свою тайну. — Он сказал тебе, кто он на самом деле? — удивлённо спрашивала Мариам.
— Да. Ты тоже знаешь, кто он есть?
— Он доверяет тебе настолько, что раскрылся, — задумчиво проговорила Мариам. — Это удивляет тебя и пугает? Но ты же сохранишь его тайну? Ты же не выдашь его, Иуда-Фома? — взмолилась она.
— Как я могу?
— Думаю, и другие догадываются, кто есть наш равви, — сказала она и, увидев, что Иуда больше ей не препятствует, вошла в дом.
— Да, но на встрече присутствуют Гамалиэль, Элеазар, Никодим и молодой Иешуа. Столько раввинов… Это не спроста! Неужели они его помажут? — испуганно шептал себе под нос Иуда. — Если это не помазание на царство и не посвящение в Первосвященники, а это не так, то это означает, — чуть не плача простонал в темноту Иуда, когда Магдалина уже вошла в дом. — Ещё и благословение на жертвенное заклание… Глупая женщина! О, мой учитель! Что ожидает тебя теперь?! Стать козлом отпущения грехов Израилевых… О, несчастный я! Несчастный! О, Господи, дай мне сил!
Через некоторое время среди присутствующих появился в трапезной комнате и Иуда-Фома. Как раз в тот момент, когда в соседнем закутке Мариам изливала из кувшинчика масло на голову отрешённого Габриэля. Увидев вошедшего Иуду, он тут же посветлел лицом и с облегчением выдохнул.
Но Иуда был мрачнее грозовой тучи. Сначала он исподлобья смотрел на накрытый для трапезы центр комнаты и на всё происходящее, был хмурым и неразговорчивым. Дождавшись, когда ученик присоединится к кругу, Габриэль указал ему место рядом с собой по левую руку от себя, как Мариам — по правую. Равви взял в руки хлеб и прикрыл на мгновение глаза. За молитвой Иуда казался обессиленным и растерянным, будто сломленным. Габриэль видел это. Он надломил хлеб и обвёл взглядом всех присутствующих. Все с замиранием смотрели на него. Не смотрел на него лишь Иуда. И равви понял, что друг готов исполнить свою тяжелую миссию, но ему больно.
Мариам, Иуда и Габриэль посматривали друг на друга как заговорщики. Они одни знали, что что-то грядёт. И грядёт не радостное событие, но тяжёлое и трагичное испытание для всех.
— Вскорости нам суждено будет расстаться, — проговорил Габриэль. — И вы будете сами вольны использовать по своему усмотрению те знания, которые вам были даны мною. Но помните же, что они не должны вредить людям. Помните, что внутри вас есть свет. С любовью к людям свет ваш усиливаться станет, а с ненавистью станет угасать и может исчезнуть совсем. В каждом из вас этот свет имеется. Этот свет ваша сила. И даже когда тело ваше подвергнется гниению, ваш свет не исчезнет, но отправится к Отцу Небесному.
— Равви, ты пойдёшь к другим народам? Станешь учить теперь и их? — поинтересовался юный Иешуа.
— Возможно, — уклончиво ответил Габриэль. — Мой мальчик, ты мудр не по годам. — Он погладил молодого человека по светлым волосам.
— И он уже раввин, — гордо заявил Гамалиил в поддержку Иешуа.
— Да. И ты чем-то напоминаешь мне Крестителя. Если когда-нибудь возьмёшь второе имя, возьми имя Иоханана.
— Конечно, равви. Я обязательно так и сделаю!
Ученики все поникли головой и замолчали. А Габриэль продолжал всматриваться в лицо Иешуа, пытаясь уловить в нём знакомые черты.
— Так ты прощаешься с нами, равви Габриэль? — спросил Гамалиил догадавшись. — Этот ужин прощальный?
— Возможно, равви Гамалиэль.
— Но куда ты пойдёшь? — спросил Никодим.
— Ещё не время говорить об этом, — снова уклонился Габриэль.
— И один ли пойдёшь? — поинтересовалась Сусанна.
Мариам заговорщически молчала.
— Скоро узнаете, — ответил он.
Иуда секунду смотрел ещё на учителя, а потом энергично поднялся и покинул собрание. Мариам посмотрела ему вслед и, кажется, всё поняла.
Россия. Новосибирск. Наше время.
Яков молча сидел в кресле перед окном и смотрел на улицу. А Лука и старик Гэбриэл за столом пили чай с малиновым вареньем.
— Саломия горевала о погибшем сыне, о погибшей мечте на царство, о погибшей возможности вернуть себе честь и доброе имя. Я понимал её. И понимал её гнев и ненависть ко мне. Но, если бы мы всё и всегда знали наперёд, знали о последствии наших поступков и слов, брошенных необдуманно…
— Но ведь ты не сделал ничего дурного по отношению к ней! — пытался успокоить его Лука.
— Как знать. Она так не считала. А значит, это не так. Я повлиял на её судьбу. Мои слова изменили её жизнь. И не только её.
— Да, вот она, великая сила слова, — подтвердил Лука.
— А остальные ученики? — спросил Яков. — Они были на твоём распятии?
— Эта жертва предназначалась не для них. Моё распятие должны были увидеть Антиппа, Иродиада и те, кто надеялся поработить бессмертного. Оно не было казнью, это было жертвоприношение. Меня приносили в жертву, чтобы я не достался дьяволу. В этом отличие казни на «позорном столбе» Иосифа Вараввы и моего жертвоприношения «на древе». Это было символично. Ибо я был на самом деле распят, а Иосиф повешен. Помнишь, как выглядит египетский символ жизни?
— Да, я понял, о каком древе жизни ты говоришь, — кивнул Лука.
— Просто как символ он означает жизнь и жизненные силы. Но если его смысл исказить или извратить в насмешку, как нередко делали наши враги, то на нём распинали, его выжигали на теле жертвы. Так они издевались над нами и нашим символом.
— Теперь я понимаю, почему тамплиеры плевали на него и на распятие, — покачал головой Лука. — Символ христианства представлялся им как извращённый символ жизни. Эта была кощунственная насмешка над тем, во что они верили.
— О чём это вы? — не понял Яков.
— Извини, священник, я не хотел задеть твои религиозные чувства, — сконфуженно пожал плечами Гэбриэл.
У Якова показались слёзы на глазах. Он помолчал, утёр покрасневшие глаза и спросил:
— Не страшно. Я уже знал многие факты из жизни тамплиеров. Только теперь хоть понимаю, почему они так поступали. Скажи, ты действительно говорил Саломии те слова, что приписывают Иисусу? — не глядя на Гэбриэла, спросил Яков.
— Какие?
— «Жено, се сын твой». Ты говорил ей это? Или это тоже вымысел античных писателей? А может, это Иосиф Варавва говорил?
— Что говорил Варавва, я не знаю. И говорил ли он тогда что-либо? Я же ей сказал, что у неё есть ещё дети, и теперь Иаков станет на место Иошу. Он будет старшим. Он будет главой семьи. И возможно ему удастся исполнить то, что не сумел исполнить Иошу.
— И он стал не только главой семьи, но и главой общины первых христиан, — задумчиво проговорил Яков. — Потом за ним стал Иуда…
— Да, когда вернулся из Аркадии. После тех событий он уже определённо взял себе имя Фомы. Позже он отправился в Индию, основал там общину.
