Я заглядываю в конверт. При виде толстой пачки банкнот глаза лезут на лоб. Тут не только на оплату квартиры.
— Но здесь чересчур много. — Я поднимаю на него озадаченный взгляд и шутливо интересуюсь: — Это что, отступные? Ты решил меня бросить?
Уолкер трет глаза ладонями.
Та-ак…
— Кстати, Блэр… — Он вздыхает. — Не знаю, как сказать, чтобы не обидеть.
Я делаю шаг назад и натыкаюсь на край столешницы.
— Что, Уолкер? Говори, как есть. — В животе комом оседает дурное предчувствие.
— Моя девушка скоро возвращается из Парижа. Через пару недель я вроде как делаю ей предложение. Поэтому — да. Я больше не смогу с тобой встречаться.
Эта новость для меня — как удар под дых.
— Так. Стоп. У тебя есть девушка?
Он тянется ко мне, но я отбрасываю его руку.
— Вообще я надеялся, что ты возьмешь выходной, и мы поговорим об этом нормально, но не вышло — значит не вышло. Да, у меня есть девушка. Ее зовут Эмма. Блэр, я думал, ты знаешь. В любом случае, а чего ты ждала? У парней типа меня не может быть ничего серьезного с такими, как ты.
— Ага, вы просто трахаете нас, пока не надоест.
— О, только не грузи меня херней о морали. Я отстегивал тебе за каждый наш секс, от первого до последнего. За одежду, которая на тебе надета, за твою модную квартирку… — Он смотрит вниз, на мои ноги, потом снова вверх, в голубых глазах сверкает насмешка. — За твои туфли.
Я не понимаю, почему настолько шокирована. Шекспировская драма какая-то.
Оказалось, не я его использую, а наоборот.
— Все так. Я давала тебе — ты давал мне деньги. Но фишка в том, что я никогда не притворялась другой, а вот тебе не хватило яиц быть со мной до конца честным. Молись теперь, чтобы твои так называемые друзья не сдали тебя невесте, потому что назад я тебя не приму.
— Они ничего не скажут. Им незачем со мной ссориться.
— Тогда мне жаль твою девушку. Нет ничего хуже, чем встречаться с трусливым лжецом.
В два шага он подлетает ко мне вплотную. Мы оба тяжело дышим. У него, у меня в глазах стоит ярость, кровь разносит эту отраву по венам.
— Себя пожалей. Такую меркантильную дрянь, как ты, видно издалека, не знала? — Он зажимает в кулаке мои волосы и больно дергает за них. — Я был бы с тобой честным. Но ты этого не стоишь. — Он отпускает меня с такой силой, что я больно ударяюсь о столешницу.
— Знаешь, что, Уолкер? И пары месяцев не пройдет, как ты приползешь обратно и будешь умолять подарить тебе второй шанс, потому что твоя безупречная жена не разрешит трахать себя в задницу, а мы оба знаем, как тебе это нравится. Но никакого второго шанса ты не получишь. К тому времени я найду тебе замену. Всегда находила — найду и на этот раз.
Мои слова настолько омерзительны, что он вздрагивает. Его ноздри раздуваются от гнева.
— Без меня ты никто, Блэр. Обычная шваль. А теперь пошла на хер отсюда.
Я смеюсь. Хочу сказать, что это он меня недостоин, но слова застревают в горле.
Потому что это вранье.
Я всегда знала, кто я. Смысла нет притворяться хорошей девочкой, потому что это будет полнейшая ложь. Я слишком люблю деньги, ту защищенность, которую они обеспечивают, и все те вещи, которые можно на них купить. Но пока я разворачиваюсь, выхожу из кухни и оставляю Уолкера позади, до меня доходит, что я опять облажалась. Я сделала себя уязвимой и нарушила свое обещание не позволять никому себя ранить.
Потому что именно это и сделал сейчас Уолкер.
На моем теле нет шрамов. Я не жила на улице, не сталкивалась с физическим насилием — в этом смысле мне, можно сказать, повезло, — но мало что может сравниться с отсутствием родительского внимания и пренебрежением, которым меня потчевали, как горьким лекарством, изо дня в день, пока я росла, а моя самооценка все падала.
Поверьте. Я знаю, о чем говорю.
Стоя в лифте, отделанным панелями вишневого дерева, дыша фальшивым запахом свежести от ковра, в котором утопают мои каблуки, я спрашиваю себя, как я до этого докатилась. Я не люблю Уолкера, но мне все равно больно. Мне в очередной раз показали, насколько я недостойна любви. Лифт везет меня в лобби, и пока на табло сменяются цифры этажей, я начинаю повторять свою старую знакомую считалку.
Любовь эгоистична.
Любовь зла.
Любовь ранит.
Собственно, Уолкер тут даже не при чем… он ведь не заставлял меня с ним встречаться. Это все я. Я одна. Возможно, поэтому мне так больно. Мне некого винить, кроме себя.
Опустив голову, я пытаюсь успокоить дыхание. Я не плакса, так что не скажу, что мне хочется плакать, но внутри все рвется на части. Боль расчищает дорогу для злости, в одном шаге за которой следует сожаление.
***
Швейцар сторонится меня, словно его уже известили, что отныне мне здесь не рады. На улице я мельком оглядываю себя. На мне вчерашнее платье; я выгляжу как шлюха и чувствую себя так же. Униженная, до краев переполненная страданием, я решаю не дожидаться такси. Нужно двигаться; стоя на углу, я привлекаю слишком много внимания. Быть может, мои ноги унесут меня от всего этого, от той боли, которая пришла с осознанием, кто я.
Через несколько минут я успокаиваюсь. Около входа в подземку меня разбирает смех. Действительно, а чего я ждала? Как можно злиться на Уолкера за то, что он использовал меня, когда я сама занималась в его отношении ровно тем же? Когда с самого начала меня интересовали исключительно его деньги, его имя и его смазливое лицо. Я сама во всем виновата. Потеряла в какой-то момент бдительность — вот мне и больно.
Спускаюсь по лестнице, погружаясь в темноту перехода. В нос ударяет неповторимый букет подземки — едкий запах мочи и канализации. Я морщусь и едва успеваю шагнуть в сторону, чтобы не наступить на бездомного, который сидит на последней ступеньке. Вот кому точно не помешает чашка кофе. С этой мыслью я достаю из клатча двадцатку и вручаю ему.
— О, спасибо вам, мисс! Спасибо! — Он расплывается в щербатой улыбке.
— Не за что, — бормочу я. Сердце щемит от доброты у него в глазах.
Собираясь защелкнуть клатч, я внезапно замечаю кремовый уголок. Мой билет на выход из этой передряги. Выуживаю визитку, держу ее в пальцах, и сердце начинает биться быстрее. Похоже, время апгрейда наступило раньше, чем я ожидала.
Глава 7.
Тем же вечером.
Я снова стою перед зеркалом и привожу себя в порядок. Мажу истерзанные губы помадой, пока они не становятся темно-красными. Слой за слоем воссоздаю фальшивый фасад, пока не становлюсь Блэр. Пока не скрываю все свои недостатки.
Но я мошенница.
Глядя на свое отражение, я вспоминаю один позабытый день из прошлого. И замираю, точно парализованная.
— …Мама, мамочка, не уходи! — Я ревом реву, вцепившись в ее юбку. Мать пытается оттолкнуть меня, но чем больше усилий она прилагает, тем крепче я за нее держусь. Я не могу отпустить ее. — Мамочка, останься пожалуйста! Не бросай меня. Пожалуйста, ну пожалуйста…
По моему лицу струятся слезы. Боль все нарастает, но я продолжаю умолять ее в надежде, что в этот раз она услышит и поймет, как сильно нужна мне.
— Блэр, отпусти! — Она борется со мной, стараясь высвободиться. — Я больше не вынесу ни минуты в одном доме с твоим пьяницей-отцом, иначе сойду с ума.
Я слышу позади нас истерический смех. Оглядываюсь и вижу папу. Он заходит в спальню и, шатаясь, идет к кровати, где лежит открытым мамин чемодан. Его глаза налиты кровью, вылезшая из штанов рубашка покрыта жирными пятнами, похожими на чернильные кляксы. От него разит спиртным, и когда этот запах ударяет мне в нос, мое сердце сжимается. Пронизанное страхом горе захлестывает меня словно волны мутной реки.
— Хватит упрашивать ее, Блэр. Так поступают только слабаки. Она вернется. Она всегда возвращается, — говорит отец.
Мать оборачивается к нему, в ее глазах презрение.
— И не рассчитывай, Оскар. Я не вернусь.
— А как же я? — восклицаю сквозь слезы.
При взгляде на меня мать немного смягчается, но потом она поднимает глаза на отца и мгновенно ожесточается снова.
— Извини. Просто я больше так не могу. — Она застегивает чемодан и идет к двери.
— Нет, нет, нет, нет! — Я бегу за ней вниз по лестнице, захлебываясь плачем, но она не останавливается. Выходит за порог и бросает меня…
Меня тошнит. Хочется закрыться в ванной и вырвать, но я пересиливаю тошноту и остаюсь на месте. Меня не победить ни Уолкеру, ни воспоминаниям о родителях. Я не позволю. Как сильные подчиняют слабых, так и я подчиню свои эмоции. Плевать на Уолкера. В конце концов меня не впервые бросают.
Я сделаю то, что удается мне лучше всего. Я вычеркну Уолкера из своей жизни. Внушу себе, что его нет и никогда не существовало. Запрячу все до единого чувства и эмоции так глубоко, что ни сердце, ни разум о них и не вспомнят. И, двигаясь по порочному кругу, которым стала моя жизнь, найду себе кого-то другого.
